– Все, мне нужно идти, – аккуратно расцепил он объятия.
Стянув с пальца серебряное колечко, Маруся протянула его Михаилу:
– Возьми… Как только захочешь меня увидеть, достань его, и я буду с тобой рядом.
– Я тебе его верну, когда мы будем вместе навсегда.
Михаил взял колечко, бережно запрятал его в карман гимнастерки и вышел в соседнюю комнату. Кирилл продолжал сидеть в том же самом углу и сосредоточенно расставлял солдатиков, проснулся в колыбели и младший, смотрел в потолок и оживленно шевелил руками. Как доброму знакомому улыбнулся беззубым ртом проходящему мимо Михаилу и неожиданно заголосил, подзывая маму.
Михаил вышел из подъезда, на душе было тяжело, такое ощущение, что расставались навсегда.
– Ну, как прошло свидание? – хитро улыбнулся капитан.
– Маруся сказала, что будет меня ждать.
– Вот и ладушки, а нам сейчас нужно работать. Давай, садись!
Пробыл в камере всего-то несколько дней, а уже появилось «чувство угла». Человек ко всему привыкает, даже, казалось бы, к самому противоестественному – неволе. Красные каменные стены, затертые многими спинами сидельцев, воспринимались едва ли не как родные. А еще грела мысль, что любимая не где-то за тысячу километров от него, а совсем рядом – через две улицы и три переулка, а значит, их встреча еще состоится не однажды, и он со своей стороны сделает для этого все возможное.
В половине шестого пришел капитан Елисеев, энергичный, живой, подвижный. На худом лице хитроватая улыбка.
– Ну как, готов?
– К чему? – невольно удивился Аверьянов.
– Со своим немецким начальством переговорить. Через полчаса радиосвязь.
Последние полчаса Михаил думал о чем угодно, но только не о предстоящей радиосвязи. Точнее, все его мысли были о Марусе.
– Готов, – поднялся он со шконки.
– Тогда пойдем.
Прошли в отдел связи, и капитан передал листок с коротким текстом:
– Отправить нужно будет вот это сообщение.
Это была страничка, вырванная из ученической тетради, какую обычно используют в начальной школе на уроке чистописания. Текст, состоящий из нескольких строчек, был написан аккуратным красивым почерком, в котором он узнал руку майора Волостнова.
«Петергофу. Вчера встретил красноармейца, переброшенного из Иркутска в составе 461-й стрелковой дивизии. Куда они едут, он не знает, но в дивизии ходят упорные разговоры о том, что собираются отправить на Ленинградский фронт. У нас все в порядке. Вышлите для рации батареи питания. Через неделю они выйдут из строя. Очень соскучились по баварским сосискам. Здесь таких не встретишь, если есть возможность, то вышлите еще копченого мяса и сала. Срок командировочных удостоверений подходит к концу. Нужны новые документы. Желательно, чтобы были настоящие. В городе очень много патрулей, документы проверяют на каждом углу. Усилены меры безопасности на вокзалах. Будем встречать груз в среду и в воскресенье, на том же самом месте в двенадцать часов ночи. Опознавательные знаки – три полыхающих костра. Маз».
Капитан Елисеев протянул блокнот с шифром. Пролистав, Аверьянов нашел нужные страницы и быстро зашифровал текст. Затем надел наушники, поставил рацию на передачу и быстро застучал ключом. Передав радиограмму, настроил рацию на прием и терпеливо стал дожидаться ответа. Рация молчала. Прошло пятнадцать томительных минут, полчаса… но Петергоф почему-то с ответом медлил.
– Наверное, дешифруют. Время еще есть, – попытался успокоить капитана Михаил. – А зачем вы про колбасу написали?
– Здорово придумано, а? – широко улыбнулся капитан. – Посчитали, что так будет правдоподобнее. Живое общение… Если они тебя ценят, то выполнят любой твой каприз. А за то время, пока ты там был, можно и к баварским сосискам привыкнуть. Ты же бывал в Баварии?
– Приходилось, – не стал отнекиваться Аверьянов.
– Сосиски там баварские ел?
– Конечно, это национальное блюдо. Но они в Германии всюду продаются.
– Ну, вот видишь, – обрадовался капитан, – там ты привык к бюргерской кухне, а здесь только картошку с подсолнечным маслом лопаешь, поэтому тебе захотелось что-нибудь немецкого. Почему бы тебе в таком случае не попросить сосиски?
– Может быть, – согласился Аверьянов. – Хотя, если говорить честно, когда мы в увольнительные в разведшколе ходили, то покупали немецкое пиво. Умеют немцы его делать! Я бы лучше пивка попросил. Белого!
Неожиданно в наушниках раздались щелчки. Центр вызывал Филина. Михаил взял карандаш и быстро принялся записывать шифр, стараясь не пропустить ни одного знака. Когда связь была окончена, взял блокнот и быстро расшифровал.
– Чего они там передают? Не ругают тебя?
– Наоборот, даже хвалят! Пишут о том, что отправленные ранее сведения полностью подтвердились. Думаю, если я так же хорошо буду работать и дальше, они представят меня к ордену. Возьмите, товарищ капитан.
Елисеев взял расшифрованную радиограмму.
«Мазу. Сведения, отправленные в прошлом радиоэфире, оказались необычайно важными и всецело подтвердились. Благодарим за проделанную работу! Вышлем сменные батареи в среду 24.00. Вышлем на всю группу «военные билеты», продовольственные аттестаты и командировочные удостоверения. В грузе будут баварские сосиски, так вам полюбившиеся, сало, копченое мясо. И еще кое-какие угощения. Петергоф».
– Вижу, что ценят, – прочитав текст, довольно хмыкнул капитан. – Сосисками-то угостишь?
– Обязательно, товарищ капитан!
– Нужно доложить майору Волостнову. Отведи Аверьянова обратно в камеру, – сказал Елисеев красноармейцу, стоявшему в дверях.
Затем аккуратно уложил листок в конверт, тщательно его заклеил и, проставив печать, вышел из радиоотдела.
Глава 16. Ближняя дача Сталина
Апрель 1942 года
Шлагбаум приподнялся, и машина маршала Тимошенко въехала на территорию Ближней дачи. Семен Константинович машинально посмотрел на часы, время было 22.45 минут, значит, он приехал к Верховному на пятнадцать минут раньше назначенного времени. Прошел мимо охраны, энергично отдавшей ему честь, и направился в сторону высокой двери, обитой коричневой кожей, за которой размещалась небольшая приемная товарища Сталина.
Потянув на себя медную дверную ручку, Тимошенко вошел в приемную. У окна за небольшим столом сидел секретарь Поскребышев.
Во всякое время на столе у Поскребышева находилось огромное количество бумаг, сложенных в высокие стопки. От самой двери сооружение из папок напоминало руины какого-то древнего средневекового замка. Привычно было видеть голову секретаря, склоненную над бумагами, и его руки, без конца перелистывающие страницы или что-то писавшие. Не отрываясь от прочтения документов, Поскребышев отвечал на многочисленные телефонные звонки. Чаще всего ответы бывали по-деловому краткими или односложными, после чего, не прощаясь, он клал телефонную трубку. Невольно возникала мысль, что Поскребышев никогда не встает со своего стула. Что-то откладывал, определяя первоочередность, что-то быстро подшивал, затем, взяв очередную папку под мышку, относил ее Сталину на подпись.
