На столе в кухне стояла открытая бутылка вина, рядом валялась пробка.
В Карцере тоже не было ничего странного.
Я заглянул в ящик стола, где хранилась моя заначка – пять тысяч долларов, завернутые в газету. Поскольку я почти не тратил деньги, выданные мне дедом на московские расходы, Фрина посоветовала обратить их в валюту, что я и сделал. Заначка была на месте.
В спальне Фрины я отодвинул ширму, отпер потайную дверь, спустился в зал, щелкнул выключателем и вот тут сразу понял, чем была так встревожена Алина.
Роскошные покои были разгромлены.
Пушистые ковры усыпаны осколками китайских ваз и хрусталя, кожаная мебель изрезана в клочья, картины Серебряковой и Дейнеки изодраны.
Эти картины меня особенно поразили – они стоили огромных денег, но вместо того чтобы украсть, погромщики порезали холсты.
Кровать под балдахином порубили топором, матрас вспороли…
Рядом с кроватью валялась книга Альбера Оливье «Сен-Жюст и сила обстоятельств» – та самая, на которой я поклялся, что никогда не стану расспрашивать Фрину о ее прежних мужчинах…
Простенок между окнами, обычно прикрытый блеклым гобеленом, зиял огромной дырой до пола. Похоже, тут был сейф или что-то вроде тайника.
Возможно, преступников интересовало именно содержимое этого сейфа, а погром – так, для отвода глаз…
С Сен-Жюстом в руках я поднялся наверх, позвонил Топорову и в немногих словах рассказал ему о том, что случилось.
– Никуда не уходите, пожалуйста, – сказал Лев Дмитриевич. – Сейчас приедем. И не беспокойтесь: ключ у меня есть.
В этом я и не сомневался.
В ожидании Топорова съел бутерброд, сварил кофе и открыл книгу, испещренную пометками, которые были сделаны рукой Фрины.
Альбер Оливье размышлял о непреодолимой мощи истории, о силе обстоятельств, которая привела на гильотину Сен-Жюста и его соратников, вдохновителей революции, ради которой они отправили на гильотину множество людей.
«Этой книге не хватает эпиграфа, – сказал я однажды. – Благими намерениями вымощена дорога в ад. Или: начинали за здравие – кончили за упокой».
«Ну что тут скажешь? – Фрина развела руками. – История длится и творит небывалое – других функций у нее нет. Человек может влиять на историю в той же степени, в какой она – на человека, не больше».
«А идеи?»
«Мне кажется, идея человека с идеей в двадцатом веке дискредитирована окончательно…»
Она то и дело возвращалась к переводу этой книги, но так и не взялась за него по-настоящему.
Не успел я допить вторую чашку кофе, как на лестнице раздались шаги.
Как я и ожидал, Топоров приехал не один – его сопровождали несколько мужчин, которые тотчас принялись за дело.
– Не похоже, чтоб это были люди с улицы, – сказал я.
Топоров промолчал.
Потом один из мужчин – он назвался Николаем Владимировичем – часа полтора расспрашивал меня о моих знакомых, о привычках, о гостях, которые бывали в доме. Я обстоятельно отвечал на его вопросы, умолчав, однако, о Пиле.
Вечером из больницы вернулась Алина.
По ее словам, врачи ничего не понимали: организм Фрины, никогда не дававший сбоев, вдруг пошел вразнос – рухнула иммунная система, забарахлили почки, сердце, печень, воспалились суставы…
Топоров задумчиво кивал.
– Прогноз неясен, – сказала Алина, – но врачи обещают, что через месяц-два поставят ее на ноги. Может быть, ей надо отдохнуть у моря… какой-нибудь курорт, санаторий…
– Да, – сказал Топоров, – разумеется.
За окнами совсем стемнело, когда он и его команда уехали.
– Может, мне остаться? – спросила Алина. – Ты не против?
– Нет, конечно, – сказал я.
Если бы это сделала Алина, подумал вдруг я, она не стала бы резать Дейнеку, но мысль эта показалась настолько дикой, что я замотал головой с такой силой, что ударился виском об угол шкафчика, висевшего над столом.
– Иди-ка ты спать, – сказала Алина, протягивая мне ватку, смоченную йодом, – а то к утру от тебя одни щепки останутся…
В Карцере я не раздеваясь рухнул на диван, прижимая ватку к виску, но не успел погрузиться в сон, как пришла Алина, благоухающая шампунем.
– Как ты? – спросила она, шурша ночной рубашкой.
– А что на самом деле говорят врачи?
– Она умирает, – ответила Алина. – Никаких надежд. Никаких…
Каждое утро мы с Алиной спускались на станцию метро «Охотный Ряд», доезжали до «Библиотеки имени Ленина», переходили на станцию «Александровский сад», ехали до «Кутузовской», пешком добирались до пересечения Кутузовского проспекта с Минской улицей, откуда было рукой подать до больницы, где лежала Фрина.
Она встречала нас в кресле с улыбкой, но вскоре перебиралась на кровать – сил не было даже сидеть.
Мы делали вид, что не замечаем ни ее дрожащих пальцев, ни морщин на шее, которую она старательно кутала шарфом.
Говорила она осевшим, хрипловатым голосом, быстро утомлялась. Однажды захотела прогуляться по коридору, долго нашаривала ногой тапку, сделала несколько шагов и повисла на моей руке.
Однако к концу июля она стала чувствовать себя намного лучше. Мы даже спускались во двор, гуляли в роще, где Фрина взяла у меня сигарету, затянулась и с улыбкой сказала: «Ну вот и ничего».
15 августа ее выписали из больницы – эту дату я запомнил потому, что утренние газеты сообщили о случившемся днем раньше вторжении грузинских войск в Абхазию.
Врачи только вздохнули, когда речь зашла о долгосрочном прогнозе, но в один голос заявили, что ни о каких поездках на курорт, к морю не может быть и речи.
Топоров прислал машину, и все тот же Михаил Андреевич отвез нас домой.
Почти весь день Фрина спала, а вечером Алина приготовила праздничный ужин. Мы пили за ее здоровье и уплетали за обе щеки, а Фрина ограничилась маленьким омлетом и глотком бургундского, присланного Топоровым.
Вскоре после ужина она приняла снотворное и уже через десять минут спала мертвым сном.
Двери в ее спальню и в Карцер мы оставили открытыми.
Утром она ответила на мой поцелуй.
Наклоняясь к ней, я почувствовал странный, незнакомый, неприятный запах, исходивший от ее тела, и сердце мое сжалось от жалости.
После завтрака мы прогулялись по Тверской, посидели на бульваре и не торопясь вернулись домой.
Фрина так устала, что позволила себя раздеть.
Теперь она носила очки, зубные протезы и компрессионные чулки, иногда у нее из носа шла кровь. На ее ночном столике теснились пузырьки и баночки с аптечными наклейками, а еще всякие средства для ухода за кожей рук и лица. После обеда она принимала небольшую дозу снотворного, вечером – двойную.
