Холст был начат спустя много лет после того, как на другом большом холсте размером два метра на пять метров он начал писать картину «Дороги войны», которую не дали защитить и закончить…
Снова вышел Глазунов один на другую большую дорогу, где представил не солдат и беженцев, самого себя с рюкзачком за спиной, а тех, кого все знали. Но не так, не в таком свете, не с такими оценками.
За окном Калашного переулка по-прежнему на бешеной скорости проносились членовозы, перенося из Кремля на дачу все еще бодрого Брежнева и его соратников по Политбюро. Страна жила под знаком предстоящего юбилея – шестидесятилетия Октябрьской революции. Большевистская рать была полна сил, сурово карала, отправляла в лагеря, психбольницы, высылала диссидентов – писателей, художников, ученых. Ни о какой гласности и перестройке никто в Кремле думать не смел. Москва строила олимпийские объекты, страна сооружала обкомы и райкомы, стадионы и дворцы спорта, Байкало-Амурскую магистраль и атомные станции, не подозревая о грядущем Чернобыле. Голос высланного Александра Солженицына прорывался сквозь грохот глушилок в эфире, а его книги служили вещественными доказательствами в народных судах, где любознательному чтецу такой литературы грозила тюрьма.
Крупнейшие типографии страны тиражировали миллионами экземпляров сочинения основателя партии и государства нового типа. Книжные магазины были завалены без хитростей изданными книжками, на обложках которых значился портрет автора – В. И. Ленина. Казалось бы, ленинизм торжествует, во всем мире не оставалось материка, где не завелся бы режим, объявивший себя марксистско-ленинским, социалистическим. По все новым адресам корабли и самолеты доставляли из беднейшей, никак не насытившейся после голода войны страны братским партиям и народам топливо, сырье, продукты, которых не хватало на полках отечественных магазинов. В эти «черные дыры», поглощавшие ресурсы России, вместе с хлебом посылали Илью Глазунова, на грузовом корабле, как матроса.
Кажется, все важное вспомнил, что происходило в благостном для КПСС далеком 1977 году. Вот тогда-то и появляется «Мистерия XX века». Ее художник показывает друзьям и знакомым, иностранным и советским журналистам. Первые пишут что хотят, вторые не могут заикнуться о ней.
Потому что то была не «фига в кармане», наподобие той, которую каждый вечер выставляли артисты театра Юрия Любимова на Таганке. О глазуновской «Мистерии» заговорили только в 1988 году, когда стало возможным свободно выступать. Но сегодня, искажая истину, искусствоведы выдают ее за фрондерство, флирт с властью. Это пишут люди, попрекающие автора портретами вождей, рисунками, привезенными из тех стран, где коммунисты воевали против американцев, переставших быть нашим потенциальным противником. Эти критики сегодня видят над головой Глазунова «черную ауру», обвиняют в том, что он якобы был конъюнктурщиком, ухитрявшимся «и щит нести, и на кресте возлежать», пришивая ему ярлык шовиниста.
Но «Мистерия» ничем не походила на «Десять дней, которые потрясли мир», разыгрывавшиеся на Таганке под красными знаменами революции, она была не потаенной фигурой из трех пальцев в штанах, а сжатым кулаком, которым Глазунов ударил так громко, что его услышали не только в Москве, но и далеко от нее.
В чем проявилось мужество и гражданский подвиг?
В центре полотна возлежал в море крови великий Сталин, на похороны которого приезжал молодой Илья Глазунов. После XX съезда это было не большое откровение, но все дело в том, что к 1977 году образ великого вождя стараниями партийных идеологов перестал быть кроваво-красным, представал на экранах кино, ТВ, в книгах мудрым руководителем, верным ленинцем, несколько погорячившимся в годы «большого террора», на что были объективные обстоятельства.
Ну, а изобразить Московский Кремль черным, в кровавом зареве, представить вздымающего руку Ильича над огнем и красными потоками, показать Николая II с убитым царевичем на руках, переломить Ивана Великого, не выдержавшего насилия, которое обрушили на Россию вождь и его верные соратники, показать среди них Троцкого – кто это мог себе позволить в Москве тогда?
Нашелся один человек – Илья Глазунов.
Надо ли вспоминать, сколько образов Ленина насоздавали к тому времени по зову сердца и заказу министерств культуры всех союзных республик, на казенные деньги, средства профсоюзов, партии и комсомола, всех мыслимых общественных организаций. Литейные заводы наладили выпуск бронзовых, чугунных, гипсовых фигур вождя, художники изображали его бесчисленное количество раз, иллюстрируя биохронику, где жизнь Владимира Ильича прослеживалась по дням, часам и минутам.
В разгар такой кампании, в эпоху обожествления Ленина, когда тысячи ученых и художников вдалбливали в головы народа идею, что он самый гениальный мыслитель всех времен и народов, направивший Россию и вслед за ней трудящихся всех стран по единственно верному пути к коммунизму, в столице страны развитого социализма неожиданно появляется грандиозная картина, где вождь вдруг предстает с кроваво-красным лицом. Такое лицо и у «железного Феликса».
По всей вероятности, художник писал Ленина, используя в качестве натуры известную фотографию Г. П. Гольдштейна, сделанную 1 мая 1919 года на Красной площади, когда вождь произносил речь с Лобного места по случаю открытия памятника Степану Разину. Левая ладонь сжата в кулак, правая выброшена вперед, ввысь, указывает путь массам. Распахнутый кургузый пиджачок, флажок на его лацкане, мешковатые брюки… Но в отличие от черно-белой фотографии флажок красный и галстук красный, и стоит Ленин с закрытыми, как у покойника, глазами на постаменте среди крови и огня.
Мог ли тогда такой образ создать конъюнктурщик, державший нос по ветру и улавливавший новейшие либеральные веяния в верхах, отливая их в примитивные формы, доступные массам, как утверждают искусствоведы, продолжая по сей день травить художника с новых позиций, сооруженных в годы перестройки?
За такой образ Ленина посадить тогда знаменитого художника, писавшего с натуры королей и премьеров, членов Политбюро, не решились, чтобы еще раз не вызвать шквал возмущения, который произошел после высылки Александра Солженицына. «Мистерия XX века» – это «Архипелаг ГУЛАГ» в живописи.
Но это еще далеко не все, что дерзнул показать автор. Молодой Маяковский, кулаком сжимающий пистолет, нацеленный в зрителя, задолго до Глазунова сочинил «Мистерию-буфф», изобразив в ней семь пар чистых и семь пар нечистых, чертей, интеллигенцию, даму с картонками, человека будущего, а также молот, серп, машины и прочие символы, по его словам, «действующие Земли обетованной».
«Мистерия» появилась во второй половине XX века, когда для автора исход борьбы между чистыми и нечистыми был ясен, может быть, не до конца. Но свою позицию, место на баррикадах он выбрал, симпатии, пристрастия определил, как теперь говорят, однозначно.
Глазунов в углу, где изобразил себя, представил императора Николая II в мундире полковника российской армии, премьера России Столыпина, Льва Толстого, успевшего пожить в XX веке десять лет. Ну а в качестве родного ему «действующего Земли обетованной» изобразил порушенного двуглавого орла, герб России, с короной и образом Георгия Победоносца.
