Наутро после вернисажа ни в одной центральной газете я не нашел даже короткой заметки о состоявшемся событии, как будто бы персональные выставки в питерском Манеже стали будничным явлением. Одна лишь газета «Коммерсант-дейли», проявляющая интерес к произведениям искусства как к товару, выгодному вложению капиталов, через неделю поместила издевательский отчет. Картины молодых даже не упомянула. Удар наносился по выставке «Илья Глазунов», которой в качестве эпиграфа предлагалась цитата из Иосифа Бродского, не желавшего возвращаться на изгнавшую его родину даже на несколько дней в качестве гостя. В связи с этим Нобелевский лауреат заметил: «Воротишься на родину. Ну что ж. Гляди вокруг, кому еще ты нужен». Такой вот эпиграф предлагался Глазунову…
Еще я узнал из отчета, что «многогрудые колоссы Шемякина привлекали в выходные дни куда больше любопытствующих, чем взывавшие к совести и памяти народа нервные лики на картинах Глазунова».
Если же учесть, что на пресс-конференции, отвечая на вопросы местных журналистов, Илья Сергеевич отнес творчество автора многогрудых колоссов к области психопатологии, то следовало, что родной город предпочел реализму Глазунова аномалии Шемякина.
Неужели, думал я, сидя в Москве перед телевизором в надежде увидеть на экране Манеж, пришла в зал только «кучка любопытствующих»? Неужели в заочном поединке художников победил заехавший в Питер преуспевающий мэтр, обласканный мэрией, но не народом?! Неужели на выставке Глазунова людей действительно меньше, чем на выставке Шемякина? Ведь в октябре я видел своими глазами, что в будний день персонажей «Карнавала» было гораздо больше, чем посетителей в зале. Вот к шемякинской выставке подошло бы в качестве эпиграфа пророческое высказывание Иосифа Бродского, не пожелавшего повидать даже перед смертью родину-мачеху.
Ответить на возникшие вопросы можно было только на месте действия, куда я попал спустя две недели после вернисажа, в будний день. Да, хвост очереди не опоясывал здание Манежа, как прежде, очередь образовалась только перед массивными дверями. Я насчитал человек сто, терпеливо дожидавшихся открытия зала в полдень. К парадной лестнице подъезжали машины, подходили от остановок трамвая и троллейбуса люди, много было детей, стариков, тех, кого называют блокадниками, ветеранов войны. Их выдавали орденские планки на старомодных пиджаках и кофтах.
На вешалке, рассчитанной на тысячу номеров, пришлось ждать, пока кто-нибудь оденется. Поэтому посетителям разрешали подняться в зал в верхней одежде. Как сказал мне директор выставки, каждый выходной ее посещало десять тысяч человек. Многие – бесплатно. Под прозрачной крышей на двух этажах, в аванзале, в проходах вдоль стен, я увидел толпы людей, которых не наблюдал в зале в октябре. Причем необходимо учитывать, что это пятый вернисаж одного художника в Манеже. Значит, фактор любопытства не срабатывал, его можно было удовлетворить в прошлом за одно посещение. А у Михаила Шемякина состоялся первый вернисаж за тридцать лет. Люди впервые могли увидеть своими глазами те некогда запретные картины, о которых слышали и читали с давних времен, когда художника подвергали преследованию, принудительному лечению у психиатров, изгнали из страны. Придут ли еще раз эти удовлетворившие любопытство зрители на вторую выставку Шемякина в Манеж? Это, как говорят, большой вопрос.
На пятую выставку Глазунова в Манеже люди шли. С первого взгляда мне стало ясно, кто на самом деле выиграл заочный поединок. Воротившийся с картинами на родину Илья Сергеевич мог не озираться по сторонам, выискивая заинтересовавшуюся им публику. Ни о какой «кучке любопытствующих» писать и говорить было нельзя. Таким образом, я получил подтверждение словам художника о травле. Ничем иным объяснить молчание средств массовой информации и явную ложь в прессе было нельзя.
* * *
В залитом светом аванзале яркими пятнами выделялись большие картины, задававшие тон всей выставке. Перед ними собирались толпы.
Дождавшись, пока дотошный ветеран перелистал все страницы книги отзывов, я сел за освободившийся столик и начал читать, что пишут. Цитирую первую запись:
«Считаю вас великим художником, продолжателем дела великих русских художников в наше время и, самое главное, великим патриотом русского народа, что видно в каждой вашей картине. Многие полотна отражают реальную историю нашего времени, что очень важно для будущего. Желаю вам дальнейших успехов».
Кто сделал запись? Ясно, не искусствовед, человек, не искушенный в стилистике. «Бывший узник концлагеря» – вот так подписался автор отзыва, сказавший, на мой взгляд, то, чего не знают или не хотят понять многие знатоки.
«Мы ехали сюда с неохотой. Но с большей неохотой уезжаем». Подпись – «Школа 233». Значит, не только ветеранам, но и юным по душе картины Глазунова.
Еще одна запись, сделанная давним почитателем:
«С 1979 года знакомлюсь с вашим творчеством. Вы, как землетрясение, перепахали мое марксистское мировоззрение, мои убеждения. С тех пор я не такой, как до 1979 года».
Это признание приезжего из Калуги.
Увидел я в книге отзывов запись профессионала, искусствоведа, почувствовавшего разлад в душе художника, его страдания. Этот отзыв, по-моему, залог того, что вслед за ним и его коллеги начнут отдавать должное Глазунову:
«Вы великий художник, хотя бы потому, что по отношению к вам разное восприятие: резко отрицательное или резко положительное.
Но где же радость? По-моему, вам очень плохо в смысле душевного состояния.
Будьте счастливы! Вы большой мастер и великий учитель. Спасибо вам за вашего ученика Юрия Сергеева.
Храни вас Бог.
Искусствовед Т. Аров».
Еще один профессионал оставил след. Житель Царского Села, служащий Камероновой галереи во дворце-музее, выразил чувства в короткой фразе: «Каждый раз восхищаюсь вашими работами». Значит, и он, как калужанин, не пропускает выставок Глазунова.
«Мне очень понравились твои аппликаторные картины и портреты.
Лена, 11 лет».
Вспомнил, что и моей дочери в этом возрасте очень понравились аппликации, как девочке Лене, на картине «Русская красавица». Ее на выставку привезли из Третьяковской галереи.
* * *
Это все строчки «резко положительные», как выразился искусствовед. Были и «резко отрицательные», подтверждающие его суждение о том, что воспринимают Глазунова по-разному. По страницам книги отзывов, как и по страницам газет, проходил рубеж, разделявший людей на поклонников и противников.
Среди последних оказались студенты, которые учились в тех же стенах, откуда вышел в жизнь Глазунов. Интересно, что думает поколение, идущее на смену тем, кто копировал гипсы, античные бюсты и статуи, когда в Ленинграде царили Борис Иогансон и Александр Герасимов?
«Мы только начинаем жить и стремимся посещать все выставки, устраиваемые в музеях. Нам по двадцать лет. За всю нашу осознанную жизнь это первая выставка, которая произвела неприятное впечатление, оставила в душе боль и обиду за русский народ, за восприятие им изобразительного искусства. Толпы людей идут на выставку под названием „Илья Глазунов“, покупаясь на псевдорусскую живопись, сюжеты, на пошлый натурализм образов и животных портретов. Картины имеют богатую сюжетную линию, но образы, использованные в картинах, обсосаны неоднократно в прошлом, все обволакивается в скупую живописную технику автора, поражает нелепость композиции. За что в художественных заведениях наказывают, убивают дурной вкус. Выставка вызывает обиду за то, что более достойные художники не призваны. Убеждаемся лишний раз, что настоящее искусство остается недоступно, непонятно и не востребовано народом. Обидно за учеников Глазунова, которые, глядя на своего учителя, забывают о настоящем искусстве, вливаясь в море благожелательных отзывов. Покидаем выставку с обидой за вкусы и пристрастия русского народа».
