После злосчастного высказывания о храме Георгия Победоносца ректор академии неоднократно в газетах и с экрана ТВ высоко оценивал деятельность первых лиц Москвы. Даже назвал Юрия Лужкова лучшим мэром мира, призвав москвичей отдать за него голоса на выборах (в то время как за Анатолия Собчака настоятельно советовал не голосовать). Но нет у меня уверенности, что былая дружба возродится и мэр Москвы поможет, как бывало прежде, академии.
Краны на Мясницкой замерли как раз в те дни, когда готовилась выставка 1995 года в Манеже. Итальянские строители ушли, несмотря на обращение к ним премьера России продолжать строительство под залог его обещания вернуть им долги. Слова глава правительства не сдержал, несмотря на решительную резолюцию президента, наложенную на послание академии, где содержалась просьба о помощи. Во время стремительного прохода по выставке в Петербурге премьер обещал помочь после выборов в Государственную думу, назначенных на 17 декабря. Пишу два месяца спустя после вернисажа, но краны над крышей академии бездействуют.
Не проходит у Глазунова дня без звонков в разные инстанции, писем в правительство, в администрацию президента, под чьим патронажем оказалась академия на Мясницкой после решения главы государства, принятого в день рождения ректора академии. Казалось бы, как красиво, благородно, какой бесценный подарок делает родное демократическое государство знаменитому художнику, приложившему так много сил для краха тоталитаризма… Но с тех пор не прошло ни дня у ректора без борьбы за место под солнцем, добывания денег для студентов и преподавателей. И то, что в такой обстановке выставка в Питере состоялась, – еще одна заслуга Глазунова, результат его усилий.
Как в прошлом для выживания приходилось контактировать с первыми лицами СССР, тратить на эти связи время, писать портреты, страдать, переживать из-за глупых запретов, проработок в печати, так и теперь приходится терять силы, здоровье, а его все меньше, на контакты с лидерами России, Москвы и Петербурга. Какие они с питерским первым мэром – мы знаем. С московскими руководителями лучше, но тоже непростые. С премьером и президентом вроде бы хорошие, не омрачены, но не дают реального результата. Вместо того чтобы каждый день писать картины, пишутся письма в инстанции, ищутся спонсоры, меценаты.
Но у Российской академии должен быть один меценат – государство, президент, как некогда был у императорской Академии художеств один патрон – царь.
Портрета Ельцина Глазунов не писал с натуры. Но в дальнем уголке «Моей жизни» углядел я моложавое лицо Бориса Николаевича. Так он выглядел в ту пору, когда обещал «лечь на рельсы» в случае понижения жизненного уровня, обнищания народа. Подвел народ, подвел Илью Сергеевича.
* * *
Кроме цикла картин, которые Глазунов определяет словами «современная жизнь», в Манеже, как всегда, представлены были все другие главные циклы – портреты, иллюстрации, картины на исторические темы. Но мне кажется, что такого деления всего на четыре позиции недостаточно.
Еще один цикл – пейзажи.
Обещанного философского пейзажа, изображающего засохшее старое дерево на фоне молодой поросли леса, о котором узнал в «Прибалтийской» перед вернисажем, я не увидел. Но новый, никем не виденный пейзаж наличествовал. Назывался одним словом – «Облако». Оно отражалось в петляющем русле голубой реки, по всей видимости северной, чистой, не замутненной отходами промышленной революции. «Облако» представало в аванзале рядом с «Моей жизнью». Пейзажи Глазунов называет «частицей души». Когда-нибудь из них одних можно будет сформировать выставку, как из картин, посвященных прекрасным женщинам.
Из Москвы машина доставила в Санкт-Петербург около двухсот произведений, на которых можно было бы навесить этикетку «Собственность автора». Двадцать картин цикла «Поле Куликово» прибыли из Тульского музея. Русский музей предоставил восемь работ. Третьяковская галерея – двенадцать. Из ее хранилища экспонировали, кроме портрета жены, «Русскую красавицу», «За ваше здоровье»…
– У них мой портрет Иннокентия Смоктуновского, – сказал мне, быстро проходя по залу, Глазунов.
Вместе с артистом плавал по Средиземному морю, был с ним в хороших отношениях. Кто знает об этом, кто видел этот портрет, на котором Смоктуновский написан вместе с дочерью?
Много таких неизвестных портретов успел создать художник.
– Сколько у вас портретов?
– Тысяча, – недолго думая, ответил Илья Сергеевич.
По-моему, счет потерян, а ответил так потому, что слово «тысяча» кажется синонимом множества. Тысяча, конечно, много. Но, зная, как быстро пишет Глазунов, сколько людей встретил на долгом жизненном пути, сколько их побывало у него в мастерской, нетрудно подсчитать, что произведений этого цикла гораздо больше.
В день, когда пишу эти строчки, гостем в Калашном переулке был президент Казахстана Нурсултан Назарбаев. Если увезет он из Москвы портрет кисти Глазунова, то кто его увидит? На какой выставке, кто видел портреты королей, премьеров, президентов, патриархов коммунизма Брежнева, Суслова, Громыко, Косыгина?
Это не «портреты кожи», как говорит художник, подолгу рассуждая, каким должен быть истинный реалистический образ, в чем его отличие от фотографии и от авангардистских упражнений.
* * *
«Портрет кожи»! Как хорошо сказано… Умеет Глазунов говорить афоризмами и парадоксами.
«Вставная челюсть Арбата» – и это он придумал, выступая на вечере в зале Министерства иностранных дел.
Высказывает впервые не только крылатые слова, но также идеи, версии.
«Я был первым, кто публично сказал на вечере „Огонька“ в ЦДЛ, опираясь на известные мне данные, о зверском убийстве Есенина. Тогда притихший зал Центрального дома литераторов замолк, но раздались одиночные крики протеста, перешедшие во всеобщий гул: „Как он смеет!“. Однако я знал, что говорил, ибо один из самых удивительных людей, встреченных мною в жизни, Казимир Маркович Дубровский, отсидевший в лагерях около тридцати лет, рассказывал мне об этом», – прочел я у Глазунова в рукописи невышедшей книги. Портрет бывшего зэка известен по альбому художника, написавшего и этого страдальца.
Подвел, конечно, доверчивого Илью Сергеевича дорогой Казимир Маркович, работавший в Ленинграде в 1925 году врачом «скорой помощи» до ареста и долгих мучений в лагерях. Версия врача опровергнута несколькими научными институтами, проверявшими подлинность других подобных утверждений в печати. И я, занимаясь Есениным, пришел к выводу, что поэт сам свел счеты с жизнью. Но убедить в этом Глазунова не сумел. Как не убедил в том, что Михаил Шолохов, чью рукопись романа я нашел, своей рукой написал «Тихий Дон». У него свое твердое мнение: не мог бывший боец отряда чрезвычайного назначения сочинить такой роман.
Что сказать о других глазуновских мнениях и версиях – относительно масонства, истории хазар, ариев, славян, о древнейших книгах человечества и других проблемах, волнующих художника? Мне кажется, что и они не подтвердятся. Но я очень уважаю того, кто в 65 лет озабочен сложнейшими историческими проблемами, далекими от его главной специальности…
