То, как Гидеон это сказал, – что если я ее отпущу, нам нечего бояться… Не знаю, что это значит. «Верь мне», – сказал он, и я верю. «Это невозможно», – сказал он, и я верю ему.
Но что, если она нуждается во мне?
– Так что мы практически прогнулись под Англию.
– А?
Моргаю. Подружка Кармель, Нат, повернулась к нам со своего места и с любопытством на меня щурится. Затем она пожимает плечами:
– Вероятно, ты прав. – Она оглядывается на мистера Диксона, который отошел к своему столу и возится с чем-то в ноутбуке. – Ему, скорее всего, без разницы, правда ли мы обсуждаем войну. Итак. – Она вздыхает с таким видом, будто предпочла бы сидеть перед кем-нибудь другим. – Ты пойдешь с Кармель на вечеринку выпускников?
– А разве она не только для выпускников? – спрашиваю.
– Да ну. Не станут же они требовать пропуск и вышвыривать тебя, если его не окажется, – фыркает она. – Ну, может, и стали бы, будь ты девятиклашкой. Даже Томас мог бы пойти. Кас? Кас?
– Ага, – слышу я собственный голос. Но не совсем. Потому что у Нат теперь другое лицо. Аннино. Губы двигаются в такт, но выражение другое. Словно маска.
– Ты сегодня и впрямь странный, – говорит она.
– Извини. Действие перцоцета кончается, – бормочу я и выскальзываю из-за парты. Мистер Диксон даже не замечает, что я выхожу из класса.
Когда Томас и Кармель обнаруживают меня, я сижу на сцене посреди театра и таращусь на ряды обитых синей тканью кресел. Они все пусты – кроме одного. Учебник по тригонометрии и тетрадка аккуратной стопочкой лежат рядом со мной как напоминание о том, где мне полагается находиться.
– Он в кататонии? – спрашивает Томас.
Они вошли уже пару минут как, но я их не заметил. Если я продолжаю игнорировать одного друга, то могу с тем же успехом игнорировать их всех.
– Привет, ребята, – говорю.
Они бросают сумки с книгами и забираются на сцену. Их шаги отдаются в пустом театре громким эхом.
– У тебя отменно получается уклоняться, – говорит Кармель. – Хотя, может, и нет. Нат говорит, ты ведешь себя еще более странно, чем обычно.
Пожимаю плечами. Больно.
– Поверх ее лица, пока она говорила, проступило лицо Анны. По-моему, я продемонстрировал исключительное самообладание.
Сидя по бокам от меня, они переглядываются характерным образом, какой я наблюдаю у них все чаще.
– А что еще ты видел? – спрашивает Томас.
– Она страдает. Похоже, ее мучают. Прошлой ночью она была у меня в комнате. У нее на плечах и на руках открывались и закрывались раны. Я ничем не мог помочь ей. Ее же на самом деле там не было.
Томас поправляет очки:
– Мы должны выяснить, что происходит. Это… это мерзко. Должно существовать заклятье, способное открыть…
– Может, нам сейчас не мистика нужна, – вклинивается Кармель. – Как насчет чего-нибудь другого, психолога например?
– Да его просто накачают таблетками по самые жабры. Расскажут ему, что у него МДП
[10] или еще чего. И потом, Кас же не сумасшедший.
– Не хочу никого расстраивать, но шизофрения может накрыть в любой момент, – говорит Кармель. – Вообще ее проявление в нашем возрасте – обычное дело. А галлюцинации кажутся такими же реальными, как ты или я.
– Чего ради ты завела про шизофрению? – вскидывается Томас.
– Я не конкретно про нее! Но он же перенес серьезную утрату. Вдруг это реакция психики? Ничто из того, о чем он говорит, не могло быть реальным. Вот ты что-нибудь видел? Чувствовал что-нибудь странное, как твой дедушка говорит?
– Нет, но я несколько притормозил с изучением вуду. У нас же тригонометрия, забыла?
– Я просто говорю, что не всегда дело в духах и магии. Порой преследователи сидят у тебя в голове. И это не делает их менее реальными.
Томас кивает и вздыхает:
– Ладно, это правда. Но я все-таки считаю, что идти к психиатру – неправильный путь.
Кармель почти рычит:
– Ну почему надо сразу за чары хвататься?! Почему ты так уверен, что тут нечто паранормальное?
Ничего более похожего на ссору между Томасом и Кармель я еще не слышал. До чего же занятно наблюдать, как твои друзья спорят о том, есть у тебя психическое заболевание или нет. Начинаю ощущать желание вернуться в класс.
«Прекрати совать нос куда не просят, пока тебе его не отрезали. Вокруг тебя происходит кое-что еще, вроде бури».
А по фигу.
В шестом ряду зрительного зала, на третьем месте справа, Анна подмигивает мне. А может, просто моргает. Не разобрать. У нее нет половины лица.
– Пойдемте потолкуем с Морвраном, – говорю я.
Колокольчик над дверью магазина звонит, изнутри доносится клацанье когтей по паркету, и наконец Стелла врезается мне в ноги. Чешу ее за ухом, а она таращится на меня снизу вверх своими громадными, как у тюлененка, карими глазами, а затем переходит к Кармель.
В магазине мы не одни. Морвран беседует с двумя женщинами за сорок, эдакими дамами в свитерах, они спрашивают об одной из фарфоровых раковин. Морвран смеется и принимается излагать им уютную историческую байку, которая с равной долей вероятности может оказаться и правдой и вымыслом. Странно наблюдать за его общением с покупателями. Он так любезен. По пути в заднюю комнату стараемся не слишком шуметь. Спустя несколько минут слышим, как дамы прощаются со Стеллой и благодарят Морврана, а еще через пару мгновений хозяин с собакой проходят через занавеску в заднюю часть заведения, где он держит более странные и загадочные оккультные товары. Мамины свечки красуются на столике в передней витрине. Ее изделия стали мейнстримом.
Судя по тому, как Морвран на меня смотрит, он вот-вот достанет докторский фонарик и проверит у меня реакцию зрачков. Руки у него сложены на груди, отчего черный кожаный жилет топорщится, а логотипа «Аэросмит» на футболке не видно. Когда Томас кидает ему свеженабитую табаком трубку, он выстреливает рукой в воздух и ловит ее, не отрывая взгляда от моего лица. Трудно поверить, что добродушный владелец антикварной лавки и этот адепт черной магии одно и то же лицо.
– Забежали перекусить после школы, ребятки? – спрашивает он, приветливо улыбаясь. Затем смотрит на часы. – Не сходится. До конца занятий еще пять часов.
Томас нервно откашливается, и мохнатые брови Морврана поднимаются.
– Вылетишь за неуспеваемость – будешь все лето выковыривать засохшую грязь из каждой мелочи, купленной мной на барахолках.
– Вылететь мне не грозит. Это ж последние две недели. Никто уже и не парится, на самом-то деле.
