– Может, нам стоит подождать и позвонить ей позже, – говорю я, не знаю почему. Несмотря на статус школьной королевы, Кармель в первую очередь наш друг. Или, по крайней мере, была им.
– Чего ради? – отзывается Томас. – Ей же захочется узнать о нашей идее.
Пока он втискивается на ближайшее свободное место и паркует машину, я помалкиваю. Может, он и прав. В конце концов, раньше ей всегда хотелось знать.
Когда мы вылезаем, Кармель стоит к нам спиной. Она в кругу людей, но как-то ухитряется по-прежнему выглядеть его центром. Все остальные хотя бы чуточку повернуты в ее сторону, даже если разговаривают не с ней. Что-то здесь не так, и мне внезапно хочется сграбастать Томаса за плечи и развернуть его. «Нам здесь не место!» – вопит что-то в моей крови, не знаю почему. Окружающих Кармель людей я видел и прежде. Это те, с кем я перекидывался парой фраз на ходу и кто всегда был достаточно приветлив. Натали и обе Кэти здесь. А также Сара Салливан и Хейди Трико. Парни в этой группе представляют собой остатки Троянской Армии: Джордан Дрисколл, Нэт Бергстром и Дерек Пиммс. Они знают, что мы приближаемся, но никто никак на это не реагирует. И улыбки у них словно застывшие. И вид триумфальный. Будто у кошек, сожравших целую стаю канареек.
– Кармель, – окликает Томас и пробегает несколько последних разделяющих их шагов.
– Привет, Томас, – говорит она и улыбается.
Мне она ничего не говорит, и все прочие тоже не обращают на меня внимания. Лица у всех хищные, и смотрят все на Томаса, а тот ничего не замечает.
– Привет, – говорит он, а когда она ничего не отвечает и просто стоит, выжидательно глядя на него, начинает запинаться. – Э, ты на телефон не отвечала.
– Ага, я просто тусовалась, – пожимает она плечами.
– Я думал, у тебя мононуклеоз или что-то такое, – с ухмылкой встревает Дерек. – Но я понятия не имею, как ты его подцепил.
Томас становится на несколько дюймов меньше. Мне хочется что-нибудь сказать, но разговор должна вести Кармель. Это ее друзья, и в любой нормальный день они бы поостереглись говорить Томасу гадости. В любой нормальный день Кармель порвала бы их за один только «не такой» взгляд в его сторону.
– Ну… это… можно нам тебя на минутку, поговорить? – Руки Томас засунул глубоко в карманы, осталось только начать ковырять землю ножкой. А Кармель просто стоит, словно ее это не касается.
– Конечно, – бросает она с очередной полу улыбкой. – Я позвоню вам. Попозже.
Томас не знает, что делать. На кончике языка у него так и вертится вопрос, что происходит, а я могу только держать собственный язык за зубами, лишь бы не сказать ему промолчать и самому им больше ничего не сказать. Они не заслужили удовольствия видеть у него такое лицо.
– Или, может, завтра, – говорит Дерек, становясь ближе к Кармель. Смотрит он на нее так, что Томас меняется в лице. – Сегодня мы гуляем, да? – Он прикасается к ней, рука его змеей обвивает ее талию, и Томас бледнеет.
– Наверное, я позвоню вам завтра, – говорит Кармель.
Она не делает движения, чтобы высвободиться из Дерековой хватки, и едва заметно морщится, когда Томас съеживается.
– Пойдем, – говорю я наконец и беру его за плечо.
Стоит мне коснуться его, он поворачивается и направляется обратно к машине, почти бегом, униженный и сломленный, я даже думать не хочу насколько.
– А вот это уже настоящее скотство, Кармель, – говорю я, а она скрещивает руки на груди.
На миг мне кажется, она сейчас заплачет. Но в итоге она не делает ничего, просто смотрит в землю.
По дороге от школы до моего дома в машине стоит звенящая тишина. В голову не лезут никакие подходящие слова, и я чувствую себя совершенно бесполезным. Сказывается недостаток опыта дружбы. Томас кажется хрупким, словно осенний лист. У кого-нибудь другого нашлись бы слова, анекдот какой или байка. Кто-нибудь другой знал бы, что делать, а не сидел бы тупо на пассажирском сиденье, маясь от неловкости.
Не знаю, был ли у Томаса с Кармель настоящий роман. Она могла бы отвертеться от обвинений в неверности, сославшись на его формальное отсутствие. Но в том-то и дело. В формальности. Потому что и она, и я, и все остальные знают, что Томас в нее влюблен. И последние полгода она вела себя так, словно тоже его любит.
– Мне… м-м-м, просто надо побыть некоторое время одному, ладно, Кас? – говорит он, не глядя на меня. – Я не собираюсь бросаться на машине в водопад или еще чего, – добавляет он, силясь улыбнуться. – Мне просто надо побыть одному.
– Томас. – Кладу ему руку на плечо, но он мягко убирает ее. – Ладно, чувак, – говорю я и открываю свою дверь. – Просто свистни, если что понадобится. – И выхожу.
Должны быть еще какие-то слова, лучшие, чем находятся у меня. Но максимум, что я могу, это смотреть прямо перед собой и не оглядываться.
Глава 13
Дом как-то печально тих. Я замечаю это, как только вхожу. В нем нет ничего, связанного со мной, ни живого, ни мертвого, и почему-то от этого он представляется не столько безопасным, сколько бесплотным. Издаваемые им звуки – шорох и щелчок закрывающейся входной двери, скрип половиц – глухи и обыкновенны. А может, мне просто так кажется, потому что я ощущаю себя зависшим посреди крушения поезда. Вокруг все рушится, а я ничем не могу помочь. Томас и Кармель расстаются, Анну рвет на части. А я ни хрена не могу поделать ни с тем ни с другим.
С последней ссоры насчет похода за Анной в ад я маме и пяти слов не сказал, поэтому, когда я прохожу мимо кухонного окна и вижу ее на заднем дворе в позе лотоса перед зачуханным черемуховым деревцем, я едва не подпрыгиваю. На ней легкое летнее платье, а вокруг горят несколько белых свечей, три, насколько мне видно. Какой-то дымок, видимо от благовоний, плывет у нее над головой и исчезает. Я не узнаю ритуал, поэтому выхожу в заднюю дверь. В последнее время мама колдует в основном на коммерческой основе. Только при особых обстоятельствах она тратит время на личные дела. Поэтому извините, но, если она пытается привязать меня к дому или заклясть на непричинение самому себе вреда, я съезжаю.
Когда я подхожу, она ничего не говорит – даже не оборачивается, когда на нее падает моя тень. К подножию дерева прислонена Аннина фотография. Та самая, которую я осенью вырвал из газеты. Я всегда ношу ее с собой.
– Где ты это взяла? – спрашиваю.
– Вынула утром у тебя из бумажника, пока ты к Томасу не уехал, – отвечает она.
Голос у нее печальный и безмятежный, в нем еще звучат отголоски только что совершившегося ритуала. Руки у меня повисают плетьми. Я был готов сцапать фотографию, но воля просто вытекла у меня из пальцев.
– Что ты делаешь?
– Молюсь, – просто отвечает она, и я плюхаюсь рядом с ней на траву.
Огоньки на фитильках свечей маленькие и неподвижные, будто твердые. Виденный мной у мамы над головой дымок исходит от кусочка янтарной смолы, лежащего на плоском камне, – он тихонько горит синим и зеленым.
