– Вот. – Раздаю Томасу с Кармель свежие защитные амулеты. Томас кладет свой в карман штанов, Кармель держит свой в руках.
Лампу и фонари включаем только у самой двери, которая со скрипом покачивается туда-сюда на петлях, словно манит пальцем.
– Не отходите далеко, – шепчу я, и они прижимаются ко мне с обеих сторон.
– Каждый раз говорю себе, что мы спятили, раз этим занимаемся, – бормочет Кармель. – Каждый раз думаю, что лучше бы я просто ждала в машине.
– Не в твоем стиле оставаться на обочине, – шепчет Томас с другой стороны меня, и я чувствую, как Кармель улыбается.
– Я вам не очень мешаю? – интересуюсь я, протягиваю руку и распахиваю дверь.
У Томаса есть раздражающая привычка слишком увлекаться и размахивать лучом фонаря во все стороны со скоростью миллион миль в час, словно он рассчитывает застать привидение посреди материализации. Но призраки застенчивы. Или, по крайней мере, осторожны. Ни разу в жизни у меня не бывало так, чтобы я открыл дверь и обнаружил, что смотрю прямо в лицо покойнику. Однако стоило мне сделать шаг внутрь – я тут же понимал, что за мной следят. Так происходит и на этот раз.
Это странное ощущение – чувство острого внимания где-то за спиной. Когда за тобой наблюдает призрак, ощущение еще более стремное, потому что не можешь определить, с какой стороны это исходит. Оно просто есть. Раздражает, но ничего не поделаешь. Вроде Томасова стробоскопа.
Прохожу в середину амбара и ставлю стояночный фонарь на землю. Сильно пахнет пылью и старым сеном, разбросанным по земляному полу. Пока я медленно поворачиваюсь вокруг своей оси, ровно и тщательно ведя лучом фонаря, сухая трава шелестит и похрустывает у меня под ногами. Кармель с Томасом пристально следят за лучом и жмутся ко мне. Я знаю, что по крайней мере Томас, будучи колдуном, тоже чувствует, что за нами наблюдают. Луч его фонаря зигзагом шарит по стенам вверх-вниз, выискивая углы и потайные местечки. Он слишком выдает себя, вместо того чтобы использовать свет как отвлекающий маневр и уделять внимание мраку. Громко шуршит одежда; волосы Кармель шелестят по плечам словно чертов водопад, когда она оглядывается.
Выставляю руки вперед и делаю шаг назад, чтобы свет стояночной лампы пробился сквозь нашу скученную группу. Глаза у нас уже привыкли, и мы с Кармель выключаем фонарик. В амбаре пусто, только валяется нечто вроде остова старого плуга в южном углу, и стояночная лампа окрашивает помещение в приглушенно-желтые тона.
– Это то самое место? – спрашивает Кармель.
– Ну, для ночлега вполне сгодится, – говорю я. – Утром попробуем дойти пешком куда-нибудь, где получше ловит, и вызвать тягач.
Кармель кивает. Она уловила. Поведение попавшего в затруднительное положение путешественника срабатывает чаще, чем можно подумать. Вот почему оно фигурирует в таком количестве разных ужастиков.
– Тут ничуть не теплее, чем снаружи, – замечает Томас.
Он тоже наконец выключает фонарь. Сверху доносится какой-то шорох, и он подскакивает на фут и выхватывает фонарь. Луч упирается в балку на потолке.
– Голуби, судя по звуку, – говорю я. – Это хорошо. Если мы застрянем тут слишком надолго, возможно, придется устроить гриль-бар с домашней птицей.
– Это… отвратительно, – морщится Кармель.
– Как куры, только дешевле. Давай-ка про верим.
К люку ведет скрипучая гнилая лестница. Полагаю, что наверху мы обнаружим лишь сеновал и стайку устроившихся на ночлег голубей с воробьями, но напоминать Томасу и Кармель о бдительности не приходится. Они держатся сразу за мной, в постоянном контакте. Кармель задевает пальцем ноги зубья полуутопленных в сене вил и ахает. Мы смотрим друг на друга, и она качает головой. Это не могут быть те же самые вилы, на которые упала фермерова жена. Именно это мы себе и говорим, хотя я не вижу реальных причин, почему это не могут быть те же самые вилы.
Я поднимаюсь на сеновал первым. Луч фонаря высвечивает широкое плоское пространство покрытого сеном пола и несколько высоких стопок тюков вдоль южной стены. Посветив вверх на двускатную крышу, вижу примерно полсотни голубей, ни один из которых вроде бы не возражает против нашего вторжения.
– Поднимайтесь, – говорю. Томас залезает следующим, и мы оба помогаем забраться Кармель. – Аккуратно, в этом сене полно птичьего помета.
– Мило, – бормочет она.
Оказавшись наверху все вместе, мы озираемся, но смотреть особо не на что. Это просто обширное крытое пространство, усыпанное сеном и птичьим дерьмом. Имеется система блоков, вероятно использовавшаяся для перемещения подвешенного к потолку сена, стропила обмотаны толстыми веревками.
– Знаешь, что я ненавижу в фонарях? – спрашивает Томас, и я смотрю, как его луч движется по помещению, выхватывая то птичьи головы и шевелящиеся крылья, то пустоту затянутых паутиной досок. – Они всегда заставляют тебя думать о том, чего ты не видишь. О том, что в темноте.
– Это верно, – подхватывает Кармель. – Это самый жуткий кадр в ужастике. Когда фонарь наконец натыкается на то, что искал, и ты понимаешь, что лучше бы тебе не знать, как оно выглядит.
Им бы заткнуться обоим. Сейчас не время себя запугивать. Чуть отхожу в надежде положить конец беседе, а также проверить качество пола. Томас тоже чуть отходит, но в другую сторону, держась ближе к стене. Луч моего фонаря скользит по тюкам сена, задерживаясь на тех местах, где может что-нибудь прятаться. Не замечаю ничего, кроме того, как мерзко они выглядят, заляпанные коричневым и белым. За спиной у меня раздается длинный скрип, и когда я оборачиваюсь, лицо обдает порывом ветра. Томас нашел одну из сенных дверей и открыл ее.
Ощущение стороннего взгляда пропадает. Мы просто трое ребят в заброшенном амбаре, притворяющихся, будто попали в переделку, непонятно ради чего. Может, это изначально не то место и возникшее у меня при прохождении сквозь дверь ощущение всего лишь глюк.
– По-моему, не очень-то хорошо работает эта твоя руна, – говорю я.
Томас пожимает плечами. Рука его машинально движется к карману, где оттягивает ткань рунный камень.
– Я на него особенно и не рассчитывал. Мне не часто приходится работать с рунами. А самому вырезать и вовсе раньше не доводилось.
Он нагибается и выглядывает в сенную дверь, в ночь. Похолодало. Его выдох повисает туманным облачком.
– Может, это вообще не имеет значения. В смысле если это то самое место, сколько народу реально подвергается опасности? Кто сюда заходит? Привидению или кому еще наверняка стало скучно, и оно отправилось подстраивать случайные смерти где-нибудь еще.
Случайные смерти. Слова царапают поверхность моего мозга.
Я идиот.
Со стропил падает веревка. Поворачиваюсь заорать на Томаса, но слова вылетают недостаточно быстро. Успеваю выкрикнуть только имя и уже бегу, несусь к нему, потому что веревка падает, а висящий на ее конце призрак материализуется за полсекунды до того, как выпихнуть Томаса вниз головой в сенную дверь, а до холодной, твердой земли сорок футов.
