В Европе дела о реституции рассматриваются по-разному в разных странах, и в США похожая проблема тоже существует: здесь все зависит от штата. Одно время шли разговоры о том, чтобы превратить Вашингтонские принципы в федеральный закон, имеющий обязательную силу, — Закон о реституции произведений искусства нацистской эры (Nazi-Era Art Restitution Act).
Однако в США любое оспаривание права собственности — политически очень щекотливый вопрос. Стюарт Эйзенстат, устроитель Вашингтонской конференции, утверждает, что американские суды «плохо приспособлены» для того, чтобы решать вопросы о реституции произведений искусства, и что для этой цели следует создать федеральную комиссию.
Американский адвокат Рэймонд Дауд зашел еще дальше — в своей статье «Похищенное нацистами искусство и кокаин: когда директора музеев его принимают — зовите копов»
[27] пишет, что наличие в музеях украденных произведений искусства следует приравнивать к хранению наркотиков. Дауд жестко критикует музеи, которые прибегли к процессуальным нормам, чтобы сохранить эти произведения у себя.
Важное отличие от европейского опыта заключается в том, что большинство американских музеев — частные. Поэтому дела о реституции не решаются дипломатическим или политическим путем, как это часто бывает в Европе, — в Америке это вопрос о праве на частную собственность. Вашингтонские принципы помогают вернуть произведения, оказавшиеся в государственных музеях, но частные институции и их владельцы в основном игнорируют эти принципы. Американские суды гораздо более успешно добиваются своего в европейских музеях, чем в американских.
Рэймонд Дауд, однако, напоминает, что «частные» американские музеи все же в какой-то степени существуют на средства налогоплательщиков, поскольку гражданин, подаривший музею картину или пожертвовавший деньги, мог получить налоговый вычет.
Чарльз Голдштейн тоже считает, что американские музеи в долгу перед гражданами, однако причины тут скорее исторические:
Американские музеи не были музеями мирового класса до Второй мировой войны, и швейцарские банки до войны не были международными организациями такого уровня, какого они достигли сегодня. Американцы не воровали картины, они просто воспользовались подходящим случаем, чтобы пополнить свои фонды. Ведь они покупали произведения искусства не столько для того, чтобы помочь евреям, сколько для того, чтобы спасти искусство. Если бы они хотели помочь евреям, то после войны вернули бы картины владельцам. Музей Гуггенхайма скупал искусство по дешевке у терпящих бедствие евреев, МоМА приобретал работы на пресловутых аукционах Фишера в Швейцарии.
(Через галерею Теодора Фишера и аукционы в Швейцарии нацисты продавали «дегенеративное» искусство, а прибыль поступала прямиком в кассу НСДАП.) Музей современного искусства покупал работы и у американских арт-дилеров, которые получали их непосредственно от нацистов. Существование этих «посредников» позволяло нацистам «отмывать» произведения искусства и поставлять их на международный рынок. После войны американские музеи купили огромное количество работ из Европы, толком не изучив их провенанс.
Несостоятельность вашингтонских принципов в самих США, которые в вопросах реституции претендовали на то, чтобы служить моральным ориентиром для других стран, сказалась и на отношении к реституции в Европе. Уэсли Фишер говорит:
Смысл Вашингтонских принципов был как раз в том, чтобы не доводить подобные дела до суда. В Европе это работало лучше, так как там удавалось достичь политических решений. Мы в Claims Conference, конечно же, не хотим, чтобы адвокаты зарабатывали деньги на реституции произведений искусства, мы бы предпочли, чтобы такие иски могли выдвигать даже те истцы, которые не могут позволить себе нанять адвоката.
В том, что касается влияния на проблему реституции, американское судопроизводство оказалось палкой о двух концах. Благодаря американским судам или, чаще, угрозе того, что дело попадет в американский суд, произведение, которое, скорее всего, так и осталось бы в музее, в конце концов возвращается к законным владельцам. До судебного решения дело доходит крайне редко, в большинстве случаев стороны идут на мировую.
Но одновременно это способствовало распространению мнения о США как о «юридическом империалисте». Такая точка зрения особенно укрепилась в России, Венгрии и Польше, а в последнее время распространяется, например, и в Германии. Главной мишенью стали «алчные американские адвокаты».
Однако критика реституции наподобие той, что звучала в ходе дела Кирхнера, то и дело вспыхивает и в англоязычном мире. Когда в 2006 году картины Климта из коллекции Блох-Бауэра были проданы, обозреватель раздела «Искусство» газеты The New York Times Майкл Киммельман раскритиковал наследников за то, что они «обогатились» за счет продажи картин. Вместо того чтобы продавать работы на Christie’s, считает Киммельман, Мария Альтман должна была передать одну или несколько картин в дар или уступить их по цене ниже рыночной какому-нибудь музею.
В ответ Киммельману редактор раздела искусства газеты The Wall Street Journal Эрик Гибсон написал, что спустя десять лет после начала тяжбы у Марии Альтман просто не было другого выхода. Художественный критик Тайлер Грин считает, что нелепо предъявлять какие бы то ни было требования к семье, которую сначала ограбили нацисты, а потом страна, отрицавшая свою причастность к преступлению, в течение шестидесяти лет отказывалась вернуть собственность.
После сенсационной продажи картин Климта в 2006 году, принесшей наследникам более 300 миллионов долларов, в прессе появились две похожие статьи, вызвавшие оживленную дискуссию: The Nazi Bounty Hunters («Охотники за нацистскими сокровищами») Джоржины Адам в The Art Newspaper и The Bounty Hunters («Охотники за сокровищами») Келли Кроу в The Wall Street Journal. Оба автора рассматривали возможные сценарии развития событий. Похищенное нацистами искусство — это «новый табак», золотая жила для адвокатских контор, которые — как и адвокаты, защищавшие табачные компании, — смогут заработать огромные деньги. Реституция произведений искусства станет многомиллионной индустрией, которая будет сосать кровь у музеев. Инвестиционные компании будут все больше вкладываться в исследования провенанса и в поддержку судебных исков, а молодые адвокаты — все чаще интересоваться этой областью права, которая сулит легкое обогащение.
Некоторые адвокаты действительно заработали большие деньги на реституционных делах, но едва ли можно говорить о реституции как о «процветающей индустрии». Сегодня обе эти статьи кажутся крайне спекулятивными, их основные выводы строятся на сенсационных суммах, фигурировавших в деле Климта. С тех пор не было проведено ни одного связанного с реституцией аукциона, на котором фигурировали бы такие крупные суммы.
Критики реституции часто изображают музеи пострадавшей стороной, жертвой жадных адвокатов и наследников, которые пытаются обмануть честных музейщиков. Выходит, что более могущественная сторона в таких спорах — те самые люди, которые в свое время подверглись преследованиям и грабежам. При этом они хотят добиться справедливости, апеллируя лишь к нескольким моральным принципам, которые никто не считает обязательными и почти никто не соблюдает.
