Одно бросалось в глаза, когда всматривались в наших союзников. Они увидели Красную армию на Эльбе в полной боевой готовности, с прекрасным, готовым к действию, оружием, пушками, танками, стрелковым оружием. Все было чисто. Все блестело краской и никелем. Все механизмы заводились с безукоризненной точностью. Союзники и это проверили. Прислуга боевых расчетов работала настолько слаженно, что вызывала у наших друзей, особенно у офицеров, нескрываемый восторг.
Один американский офицер заметил:
— Вы будто и не воевали?
— Нет, мы воевали. Война досталась нам очень дорого. Мы очень долго ждали Второго фронта. А он пришел к нам поначалу тушеным мясом, а не боевыми действиями вашей армии. Мы эту тушенку в шутку назвали «вторым фронтом».
Англичанин рассмеялся.
Такое заключение наших союзников о нашей армии немного отрезвило высшие офицерские чины, которые иногда задирали носы в разговоре с нашими товарищами, да и вершители судеб западной политики серьезно принимали в расчет боевое состояние Советской армии.
Американский солдат был далек от политики, плохо и недобросовестно информирован. Так что наша встреча пришлась кстати.
К родным пенатам
Армия переживала сложную полосу коренных перемен. Дивизии, одна за другой, переназначались по другим армиям. Управление армии упорно готовилось переменить адрес с Кириц на Ростов и там закончить свое существование, как боевое соединение вооруженных сил. Мы вот-вот вернемся к родным пенатам, говорили и солдаты и офицеры. Каждый спешил на родину. Каждый рвался увидать детей, родителей, близких. Каждый стремился к тем неповторимым памятным березкам, дубам, речкам, буграм, перелескам, родным болотам, школам, где рос, учился, работал, если они не сожжены, к пепелищам, которые оставила война, к сгоревшим лесам, ко всему, что зовется у нас на Руси Отечеством.
То, что складывалось в ту пору в Германии, дышало неясностью. Удастся ли сохранить единую Германию и повести ее по пути решительных перемен, гарантирующих мир в будущем? В июне поползли слухи о серьезных расхождениях между союзниками, иначе, между западными странами и Советским Союзом. Политики делали свои дела.
Стало известно, что управление 61-й армии скоро покинет Германию и направится в Ростов. Там соединится с Управлением Северо-Кавказского округа и прекратит существование. Знамена армии будут сданы в музей, как исторические реликвии, по которым молодые соотечественники будут знать, что была такая армия, и что воевала она от Тулы до Берлина.
Начали готовиться к отъезду. Самым счастливым был солдат. Он свернет свою шинель в скатку, проверит содержимое вещевого мешка, приведет в порядок внешний вид и — в поход. Другое дело офицер. Ему по штату положены, еще со времен академии, два чемодана. Все надо уложить, присмотреть за подчиненными, проверить, как начищены сапоги, и не спереди только, как это делал старый ротный фельдфебель, а кругом, чтобы страна знала, что не расползается по швам наша армия, а идет бравой походкой победителей, чтобы от каждого солдата веяло победой и миром, за которым он был послан страной. Победу солдат привезет, а насчет мира… он не уверен.
Назначен день отъезда, погрузили личные вещи в вагоны. Их отправили раньше, через пару дней отправлялись все пассажирским эшелоном. Вечером распределили, кто в каком эшелоне поедет.
И снова бой
Неслышно вошел вестовой. Ему приказано быстро доставить меня к ВЧ. Я бросил все дела и пошел в штаб армии. Там лежала для меня телеграмма. «Срочно прибыть Военный совет фронта». И все. Коротко и все ясно, но ничего не понятно. В Военном совете знали, что мы на колесах и настроились на Ростов. И снова догадки, снова неизвестность, щемит сердце. Что это значит? Хорошо, что для раздумий не было времени из-за «срочности» задания.
У каждого слова свое, ему только свойственное, значение. «Срочно» — значит, где тебя настигло это слово, оттуда и пулей лети, куда зовут. Ивана Егорова можно было и днем и ночью найти быстро. Он наводил марафет своему любимцу «паккарду».
— Иван, надо срочно быть в Военном совете фронта!
— Машина готова. Вы готовы?
— Готов. Иван, приказ очень важный и спешный. Достаточно ли все хорошо проверено?
— Все проверено. Сегодня целый день не отходил от машины.
— Заправлена с запасом?
— Точно, с запасом. Можно ехать в Ростов.
— Не беспокойтесь, товарищ генерал, на берегу вынужденной посадки не будет, — эту фразу, как флакон валерьянки, он держал про запас, на крайний случай, и, когда надо было поставить точку в подобном разговоре, он выпаливал именно ее.
Когда мы воевали на Волховском фронте, я при случае рассказал ему один горький случай из своей жизни, и он запомнил это. Случай во всех отношениях поучительный, и я позволю себе передать его. В 1934 году, в Ростове-на-Дону, я был близко связан по службе с авиацией. Условия работы требовали от меня умения летать на У-2 и исполнять роль штурмана на ТБ-3. Я начал снова учиться. Штурманское дело шло хорошо, подвигались дела и в освоении У-2. Весной 1935 года был назначен самостоятельный вылет на этом тихоходе, как ласково звали его на войне. Был выбран курс Ростов — Батайск — Ахов — Ейск, с корректировочными заданиями преподавателя, прекрасного летчика, командира 15-го отдельного отряда Блинова. В задачу входила тщательная проверка подготовки машины к полету, выруливание на старт, выход в воздух, вираж над своим аэродромом, выход на курс, маневрирование высотой и выполнение некоторых номеров высшего пилотажа, в частности, «петля». До Ростова полет был пустяковый. Мне приказано было сделать посадку. Я посадил машину. Сошли мы на землю с командиром отряда, он и говорит мне:
— Проверь, как заправлена будет машина.
В Ростове мы задержались. Пришел комбриг Тарновский-Терлецкий, навязал нам длинный разговор о делах его бригады. Время ушло. Надо вылетать. Я спрашиваю комсорга роты, старшину аэродромной роты Сараева, хорошо ли и точно ли все сделано по заправке машины.
— Не сомневайтесь, машину готовили люди надежные.
Да я и сам знал их хорошо по комсомольской организации бригады. Поверил товарищам и машину проверять не стал. Блинов, как беркут, внимательно наблюдал за мной.
— Готово все к полету? — спросил он.
— Готово! — уверенно ответил я.
Он дал команду «по машинам», я вскочил на крыло, на первое сиденье, завел машину и взмыл в небо. Летим над Батайском. С земли подают команду, с аэродрома Батайской летной школы: «Вы находитесь в зоне учебных полетов. Взять вправо, в направлении Азова». Я развернул машину вправо и вышел на курс Азова. В наушниках снова прозвучал голос, но уже с пульта управления полетами Ейской авиационной школы: «Вы вошли в учебную зону морской эскадрильи. Вам надлежит выйти на курс к Таганрогу и ждать указания». Под нами Азовское море. Я, на всякий случай, поднял потолок машины почти на предел и взял курс на Таганрог. Море было тихое, рыбаков много. С земли, с того же пульта управления, подают команду взять курс на Керчь. Я развернул машину на Керчь. Высота предельная, за прибором я следил с особым интересом. С земли подали команду выходить на курс ейского главного аэродрома. Я снова вышел на указанный курс. Под нами море. До аэродрома 6–10 км, и тут-то совершилось нечто такое, чего никто не ждал. Мотор чихнул и заглох, лопасти замерли. Все будто оцепенело. Только руль управления послушно держал самолет в горизонтальном положении. Я старался использовать восходящие потоки воздуха, задирая машину вверх. Тишину прорезал спокойный голос Блинова:
