Мы не ожидали, что придется действовать таким способом. Мы надеялись, что новая конституция либеральна и эффективна. Однако новая республика оказалась еще более жалкой, чем прежняя. Прогнившая этика коммунизма развращает даже после того, как исчезла эта форма правления. Мы продержались. Теперь надо продержаться до тех пор, пока не изменится все общество.
– Котелок, – медленно произнес Джо, – ты говоришь так, будто был свидетелем всего этого. Сколько же тебе лет?
– Я отвечу на этот вопрос, когда ты будешь в том же возрасте, что и я сейчас. Человек прожил достаточно, если у него нет жажды жизни. Я до такого еще не дошел. Джо, мне нужен твой ответ. Или этот разговор должен продолжиться при нашей следующей встрече.
– Ты его уже получил. Но послушай, Котелок, есть одна работенка, я хотел бы, чтобы ее поручили мне.
– Какая же?
– Убить миссис Кейтли.
– Не спеши – штаны потеряешь. Если ты пройдешь обучение и если она тогда все еще будет жива, тебя смогут использовать для этой акции…
– Спасибо!
– …при условии, что ты окажешься подходящим инструментом. – Болдуин повернулся к микрофону, позвал: – Гэйл! – и добавил еще одно слово на чудном языке.
Гэйл немедленно появилась.
– Джо, – сказал Болдуин, – когда эта юная леди закончит с тобой заниматься, ты будешь петь, свистеть, жевать резинку, играть в шахматы, задерживать дыхание и одновременно со всем этим запускать воздушного змея, не слезая с подводного велосипеда. Бери его, сестренка. Он твой.
Гэйл потерла руки:
– О, вот повезло!
– Сперва мы научим тебя видеть и слышать, затем запоминать, после – говорить, а уж тогда – думать.
Джо взглянул на нее:
– А что же я, по-твоему, делаю сейчас?
– Это не речь, а какое-то бурчание. Кроме того, английский язык по своей структуре не приспособлен к мышлению. Замолкни и слушай.
В подземной классной комнате у Гэйл была специальная аппаратура для записи и воспроизведения света и звука. На экране вспыхнули и быстро погасли светящиеся группы цифр.
– Что там было Джо?
– Девять, шесть, ноль, семь, два… Это все, что я разобрал.
– Цифры держались аж тысячную долю секунды. Почему ты запомнил только левый край ряда?
– Дальше не успел прочесть.
– А ты смотри на все сразу. Не надо усилий, просто смотри.
Она высветила другой ряд цифр.
Память у Джо от природы была неплохой, интеллект высоким, но насколько именно – он пока не знал. Хоть и сомневался, что такая тренировка ему полезна, он все же расслабился, и игра стала его забавлять. Вскоре он уже ухватывал девятизначный ряд чисел как единый гештальт. Гэйл уменьшила время свечения.
– Что это за волшебный фонарь? – спросил он.
– Тахистоскоп Рэншоу. Не отвлекайся! Во время Второй мировой войны доктор Самуэль Рэншоу в Университете штата Огайо доказал, что большинство людей только на одну пятую используют свои способности видеть, слышать, осязать, ощущать вкус и запоминать. Его исследования погрязли в трясине коммунистической псевдонауки, которая воцарилась после Третьей мировой войны, но сделанные им открытия сохранились в подполье.
Гэйл не познакомила Гилеада с языком новых людей, пока он не прошел полный тренаж по методу Рэншоу.
После его разговора с Болдуином другие обитатели ранчо пользовались этим языком при нем. Иногда кто-нибудь – чаще всего мама Гарвер – переводил. Гилеаду льстило, что он здесь принят, но он пришел в замешательство, узнав, что находится на низшей ступени ученичества. Он был ребенком среди взрослых.
Обучая его, Гэйл произносила по одному слову диковинного языка и требовала, чтобы он повторял.
– Нет, Джо. Смотри. – Теперь произносимое ею слово появлялось на экране со звуковым анализом – похожим образом глухонемому показывают его речевые ошибки. – Теперь попробуй.
Он попытался прочесть две таблицы, висящие рядом.
– Ну как, учительница? – спросил Гилеад самодовольно.
– Ужасно, хуже некуда. У тебя гортанные получаются слишком долгими, – она показала, – средняя гласная произносилась слишком глубоко, ты ее занизил, и не получилось повышающейся интонации. И еще шесть ошибок, кроме этих. Ты, наверное, не понял как следует. Я разобрала, что ты сказал, но это была ужасная тарабарщина. И не называй меня учительницей.
– Слушаюсь, мэм, – ответил он церемонно.
Она нажала на кнопки: вторая попытка. На этот раз линии графического анализа его произношения накладывались на линии образца, и если они совпадали, то стирались. Если же линии не совпадали, его ошибки выделялись контрастными цветами. Изображение на экране напоминало взрыв солнца.
– Попробуй еще, Джо.
Она повторила слово так, чтобы оно даже не отразилось на дисплее.
– Проклятье! Если бы ты объяснила, что означает это слово, вместо того чтобы мучить меня, как Мильтон своих дочерей, когда учил их латыни, это бы помогло.
Гэйл пожала плечами:
– Не могу, Джо. Сначала ты должен научиться слышать и произносить. Скоростная речь – флективный язык, одно и то же слово в нем видоизменяется многократно. Вот, например, такое применение этого слова означает: «Далекие горизонты не приближаются». Не очень помогло, да?
Объяснение казалось неправдоподобным, но он уже научился ей верить. Гилеад не привык иметь дело с женщинами, которые во всем были на две головы выше его, и ему хотелось поколотить Гэйл. Неужели, думал он, такая реакция и есть то, что авторы сентиментальных романов называют любовью? Быть того не может, решил он.
– Попробуй еще, Джо.
Скоростная речь по строению отличалась от любого из живых и мертвых языков. Давно уже Огден и Ричардс доказали, что восьмисот пятидесяти слов хватает для удовлетворения коммуникативных потребностей «нормального» человека; к ним можно добавить около сотни специальных слов для каждого отдельного рода деятельности – например лошадиных скачек или баллистики. Примерно в то же время фонетики проанализировали звуки всех человеческих языков и обнаружили, что их около ста с небольшим, представленных всеобщим фонетическим алфавитом.
Эти два положения лежали в основе скоростной речи.
Во всеобщем фонетическом алфавите гораздо меньше звуков, чем слов в бейсик-инглише. Но каждый знак, представляющий звук в этом алфавите, может иметь несколько различных вариаций, которые обеспечиваются длиной звука, ударением, тоном, падением и подъемом интонации. Чем лучше натренировано ухо, тем больше количество возможных вариаций. Вариациям нет предела, но без радикального усовершенствования общепринятой фонетической практики удалось соотнести скоростную речь с бейсик-инглиш лишь по принципу «один к одному»: один фонетический символ стал эквивалентным целому слову в «нормальном» языке, одно слово скоростной речи сделалось равнозначным целому предложению. В результате язык стал выучиваться буквенными единицами скорее, чем словесными, – но каждое слово произносилось и выслушивалось как единое структурное целое.
