Так и убедил себя: где угодно можно жить. И должен же кто-то. Не всем же в городах, а тем более в столицах.
Да и никуда не денется от Фёдора шанс в любой момент сорваться с места, устремиться к какой-то возвышенной цели. Хоть мир завоевать. Времени достаточно. Фёдору всего-то двадцать один, вся жизнь впереди. А пока и работа есть, неплохая, и желания что-то менять нет.
Подумаешь, посёлок. Встречаются дыры и похуже.
Но иногда всё-таки тянуло убежать из него. Не слишком сильно тянуло, уводило недалеко. В ближайший лесок, к реке, вот сюда, к развалинам.
Притягательное местечко. Наверное, единственное в посёлке, в котором при желании можно отыскать что-то загадочное и интересное. Придумать историю с таинственным благородным героем, с удивительными приключениями и подвигами. Рассказать красивую сказку, самому же в неё поверить и других убедить, что именно так всё и было.
В детстве много каких фантазий в голове зарождалось, а сейчас…
Глупости всё это!
Фёдор сидел на обломке каменной плиты, курил и ничего не замечал вокруг, погружённый в собственные мысли, но тут ему на плечо опустилась рука.
Нет, совсем не подходящие слова. В его плечо вцепилась полурука-полулапа, острые длинные когти впились в кожу, заставив вздрогнуть, выронить сигарету, вскрикнуть от внезапной боли.
Фёдор рванулся вперёд, пытаясь освободиться, но когти воткнулись ещё глубже, словно рыболовные крючки надёжно подцепили добычу, а вторая полурука-полулапа обхватила шею, сдавила горло, и что-то громоздкое и тяжёлое навалилось сзади. Фёдор рухнул в траву, придавленный чужим весом, попытался извернуться, выскользнуть на свободу. Но только сумел перевалиться на спину.
И сразу пожалел, что сумел. Потому что оказался распластанным на земле, окончательно поверженным. Потому что взгляд упёрся в распахнутую широкую пасть, дохнувшую в лицо гнилостным смрадом, в слюнявый блеск крупных заострённых зубов.
Сомнений не возникло: целятся они прямиком в горло. Сомкнутся, лязгнут, жадно разрывая живую плоть. Через секунду. И Фёдор в отчаянии заорал:
– Не-е-ет!
Крик вряд ли поможет. Каким бы громким и умоляющим он ни был. Конечно, не поможет, но так сложно удержать его внутри, когда вопит каждая клеточка, каждый нерв.
Даже сам оглох и не сразу осознал, что получил неожиданный отклик на свой протестующий вопль.
– Что «нет»? – донеслось из скалящейся пасти.
Голос не совсем человеческий, больше похожий на рычание, на глухой рокот, вырывающийся прямиком из утробы. Слова воспринимаются с трудом, больше догадываешься, чем понимаешь.
Но если уж задан вопрос, значит, ожидается ответ. Значит, дана отсрочка, а, возможно, и шанс, что всё ещё закончится хорошо. Главное, удачно им воспользоваться.
– Не убивай меня.
Глаза блеснули. Тоже не совсем человеческие. Белков не видно, янтарно-жёлтая радужка с вытянутым как у кошки зрачком. Только взгляд не безумный, звериный, а очень даже осмысленный. Безжалостно холодный, вопреки тёплому цвету глаз.
– Думаешь, я соглашусь сам сдохнуть, лишь бы тебя оставить живым?
– Да… нет…
Господи! Да что ж тут можно говорить? Только если тупо повторять:
– Не убивай.
Пасть распахнулась ещё шире. Её оскал напоминал улыбку, широкую, презрительно-саркастическую. И жестокой насмешкой прозвучало:
– Мне всё равно. Могу и живьём жрать.
Фёдор опять дёрнулся, заелозил по траве.
– Жрать? Нет! Я же человек!
Руки-лапы нажали на грудь, вмяли в землю, когти опять вонзились в кожу, а пасть приблизилась, почти ткнулась в лицо, обдавая отвратительной вонью.
– Вот и хорошо. Человеческая плоть самая подходящая. Быстро восстанавливает силы.
Прорычал и застыл, буравя жадным, голодным взглядом. И Фёдор застыл, словно уже умер, даже почувствовал, как немеют вцепившиеся в траву пальцы и тело отказывается повиноваться, мысли замедляются, и только сердце бешено колотится. Даже в ушах отдаётся его отчаянный протестующий стук.
– Но я и правда не стану тебя убивать, – раздалось неожиданно.
Существо приподнялось, отодвинулось, присев на задние лапы, но и Фёдора рвануло за собой, сжав в кулаке ткань рубашки. И пришлось подчиниться, тоже сесть, и опять оказаться рядом с ужасной мордой.
Лицом никак не назовёшь. Потому что покрыто короткой шерстью, нос приплюснут, глаза широко расставлены, губ, таких как у человека, нет. И пасть. Пасть, не рот.
Зубы торчат частоколом. Лоб покатый, уши наверху головы, звериные, треугольные, с короткими кисточками. А шерсть, начиная с затылка, становится длиннее и гуще, топорщится на загривке. Но на лапах она редкая, а ладони совсем лысые. Жилистые пальцы заканчиваются длинными изогнутыми когтями. Кожа тёмная, шершавая, грубая.
Наверняка тварь одинаково шустро передвигается как на двух лапах, так и на четырёх. Из человеческого в ней разве что пропорции тела, да и те искажённые, и разум. Тоже искажённый.
Вырваться, вскочить, убежать. Только тело по-прежнему не слушается. Будто растеклось бесформенной массой, наполовину впиталось в землю. Все силы ушли на метание испуганных мыслей: «Как бы выбраться? Как спастись? Не убьёт. Это хорошо. Не убьёт. Но что сделает тогда?»
Тварь будто услышала безмолвный вопрос.
– Не хочешь умирать сам – приведи мне кого-нибудь другого.
– Другого?
– Да.
Фёдор задумался.
Привести другого? Другого? Кого?
– А потом ещё одного.
– Нет!
Сколько раз он ещё повторит это отрицание?
– Нет? – подхватила тварь, лязгнула зубами. – Как скажешь.
– Подожди!
Можно же что угодно пообещать. Убедить, заверить: «Да, сделаю. Да, конечно». Лишь бы выбраться. А клятва, данная подобному существу и при подобных обстоятельствах, к исполнению не обязательна.
– Не люблю долго ждать, – предупредила тварь. Даже в слова, лишённые «р», прорывалось хищное рычание.
– Я согласен. Я приведу, – скороговоркой пробормотал Фёдор. – Когда скажешь, приведу.
И только хотел вздохнуть облегчённо, но ответ прибил назад к земле, прихлопнул, размазал.
– Сейчас!
– Сейчас?
А Фёдор-то размечтался: обхитрил, обвёл вокруг пальца, вывернулся. Главное, унести ноги отсюда, выбраться живым и почти невредимым. Ну а потом – просто же! – сделать вид, что ничего не случилось, никого не встречал, ни с кем не разговаривал. И уж точно ничего не обещал. Главное, вести себя разумно и близко не подходить к опасному лесочку. Дом – работа, работа – дом. Только в светлое время суток. И никаких прогулок. А тварь пусть сама управляется.
