– Подольстись к бабушке и вызнай правду, – попросила она.
Когда он уходил, она робко сказала, так чтобы его не обидеть:
– Попытайся выяснить, во сколько нам обойдется вызволить ее из лап этих мошенников.
– Мы не знаем, кто у кого в лапах, – возразил он. – Отцу лучше пока не говорить – история может оказаться вполне невинной, бабушкиным розыгрышем…
– Твоего отца я пока не буду посвящать в это дело, – решительно пообещала она. – Он так восхищается мамой. – И добавила: – Только подумать, что моя старая доверенная прислуга на такое способна.
Он подумал, что от слов «старая доверенная прислуга» отдает лицемерием.
– Ты думаешь, что я лицемерка, правда? – спросила она.
– Конечно, нет, – возразил он, – с чего бы мне так думать?
– Все в порядке?
Голос Лоуренса разбудил Каролину, но она все еще не очнулась от сна, и это затяжное пробуждение было одним из признаков выздоровления. Полусонная, она не могла сообразить, то ли Лоуренс произнес «Все в порядке?», то ли это еще предстояло произнести и вопрос должен был исходить от нее. Поэтому она села в постели и, все еще полусонная, спросила:
– Все в порядке?
Лоуренс рассмеялся.
Она встала, покачиваясь со сна, и прошла в ванную умыться и переодеться, но не стала закрывать дверь, чтобы можно было разговаривать.
– Что-нибудь было? – спросил Лоуренс.
Теперь она окончательно проснулась и сказала:
– Да. Повелитель мыльных пузырей лорд Том Нодди в эфире
[7].
– Кто-кто?
– Мадам Баттерфляй.
– Ты не забыла про магнитофон?
– Нет. Я нажала клавишу. Но не знаю, записалось ли что, – ответила она неуверенно.
– Я проверю?
Он боялся, что эксперимент может ее расстроить, помешать выздоровлению.
– Давай, проверяй.
Он подготовил устройство к воспроизведению и нажал клавишу. Раздался короткий стрекот, затем последовали раскаты голоса Лоуренса «Дорогая Каролина…» и забавное непристойное предложение.
Каролина вышла из ванной с полотенцем в руке послушать запись. Они с нетерпением ждали продолжения. Лоуренс поднял на Каролину внимательный взгляд. Женский голос произнес: «Гнусная ложь. По-моему, вы боитесь. А то с чего бы вам вдруг прятаться за этим заявлением?»
На этом запись кончилась.
– Господи Всемогущий! – сказал Лоуренс.
Каролина не без смущения объяснила:
– Это мой голос, я возражала. Похоже, мой милый, что посещающие меня голоса не записываются. Да я, собственно, на это и не рассчитывала.
– Что они тебе говорили? Почему ты так ответила? Что заставило тебя сказать про ложь?
Она прочитала ему свои рукописные заметки.
– Сам видишь, – сказала она с обиженным смехом, – это все вымышленные персонажи.
Лоуренс рассеянно возился с магнитофоном. Когда Каролина замолчала, он велел ей побыстрей одеваться и поцеловал как малого ребенка.
Накладывая макияж, она возбужденно заявила:
– Я знаю ответ. Знаю, как управиться с этим голосом.
Она ждала, что он попросит: «Расскажи как», – но так и не дождалась. Он смотрел на нее, и в его глазах она все еще оставалась милой маленькой девочкой.
Наконец он сказал:
– Мама волнуется. Боюсь, нам предстоит грандиозное разбирательство с бабушкой.
Лоуренсу показалось, что не след Каролине быть ребенком. Ему требовался ее упорядоченный ум, чтобы связать воедино загадочные факты бабушкиной жизни. Здесь он ощущал себя беспомощным.
– Ты ведь поможешь мне с бабушкой, да? – попросил он.
– Зачем? – весело сказала она. – Что такого ты собираешься сделать со своей бабушкой?
Вид у нее был смешливо-зловещий. Она выздоравливала. Лоуренс перевел взгляд с ее лица на блокнотик со стенографической записью на столе, со свидетельства ее нормальности на свидетельство ее умопомрачения. Возможно, подумал он, человек способен прожить жизнь с небольшим сдвигом, оставаясь во всем другом абсолютно нормальным. Возможно, Каролина была ребенком только в отношении воображаемых слуховых образов.
Он сказал:
– Миссис Хогг прочитала письмо, что я отправил тебе в Святую Филомену.
– То есть вскрыла конверт и прочла письмо?
– Да. Это отвратительно, хуже того – преступно.
При этих словах Каролина едва заметно улыбнулась. Лоуренс вспомнил, что похожая улыбка промелькнула днем на лице матери, при том что та волновалась. До него дошло, чему именно обе женщины улыбнулись одной и той же улыбкой.
– Признаю, я и сам читал чужие письма. Я прекрасно это понимаю, но тут совсем другое дело. Страшно подумать.
Дав своей улыбкой понять, что считает его отчасти ребенком, Каролина произнесла:
– Скажи честно, это серьезно? – и начала его расспрашивать как равный равного.
Не прерывая разговора, они потушили камин, выключили свет и вышли из квартиры.
В половине двенадцатого, решив повеселиться всю ночь, они отправились потанцевать в клуб «Пилон» на Дувр-стрит. Там царил полумрак, за что Каролина мысленно возблагодарила Господа.
Ибо, поужинав в ресторане в Найтсбридже, они перебрались в Сохо. Сначала в какой-то паб, где неожиданно очутились в компании ребят с Би-би-си, которые обращались к Лоуренсу «Ларри». Для Лоуренса это было форменной катастрофой. Его мысли занимали бабушка и миссис Хогг, разрушившая его бескорыстную увлеченность этим делом и душевный покой. К тому же он был в отпуске и отнюдь не собирался тратить его на общение с коллегами. Затем они переместились в литературный клуб, где быстро поняли – Барон всем рассказал про истерику Каролины и ее ночь в его квартире.
В первом пабе один из знакомых Лоуренса заметил после их ухода: «У Ларри такое извращение – красивые неврастенички. Причем обязательно неврастенички».
Подразумевалось, что всякая тесная связь между двумя людьми – это извращение. До Каролины эта мысль дошла задним числом, когда они ушли из паба. Лоуренс, понятно, знал о ней, но не имел ничего против: он, например, принимал как должное, что его знакомые именуют «извращением» любое проявление личного вкуса в любви. Пока Каролина и Лоуренс ехали во второй паб, в первом заведении все тот же знакомый Лоуренса говорил: «Все женщины Ларри – неврастенички». Как ни странно, это было правдой.
Позже, в такси, Каролина спросила Лоуренса: «Как ты думаешь, моя неврастения заметна?»
Взгляд ее больших темных глаз выдавал беспокойство, но другие черты лица говорили о способности судить здраво.
