…вместо того, чтобы отправиться поездом, выехали из Лондона на машине, хотя «эм-джи» Лоуренса давно пора было отдать в ремонт. Но они поздно встали и потратили время на бессмысленные разговоры сперва об Элеоноре, которая, по их единодушному мнению, была «бедняжкой», потом о самих себе. Тюк. Тюк.
– Ты это слышал? – окликнула она Лоуренса.
– Нет, милая, я ничего не слышал.
Он встал с раскладушки и вошел с тревожным выражением на лице.
– С тобой все в порядке?
Она сидела в постели, изучая стенографическую запись.
– Ничего не понимаю, – заявила она. – Ровным счетом ничего.
И она прочитала ему записанное.
– Твои мысли опережают время. Не волнуйся о завтрашнем дне. Мы сможем поспать подольше и уехать поездом ближе к вечеру.
– Эти слова не я придумала, мне их сказали, – заявила она, но как-то не очень уверенно.
– Мне перебраться к тебе?
– Сперва приготовь чаю.
Он занялся чаем, а Каролина осталась в постели разглядывать стенограмму.
Он принес чай и сказал:
– Переберусь-ка я к тебе.
Диван-кровать был полуторный, так что место для него с трудом, но нашлось бы. Каролина, прихлебывая чай, обдумывала, как быть, и наконец заявила:
– Я и одна справлюсь, честное слово.
– На кухне холодно, – сказал Лоуренс.
Он начал устраиваться.
– Я положу между нами подушку, – решила Каролина.
– Может, лучше хлебный нож и молитвенник?
– Исчезни.
– Я одного хочу – хорошо выспаться.
– Я тоже, – сказала она.
В конце концов они перенесли из кухни раскладушку и приставили ее к дивану-кровати. Он подумал о том, какие странные, почти внетелесные сексуальные отношения будут связывать их отныне, раз Каролина считает теперь их грехом. О том же подумала и она.
Наутро они проснулись в двенадцатом часу.
За приготовлением омлета она поведала Лоуренсу, уверенно, как о неоспоримом факте, про свою теорию автора, который пишет книгу на основе их жизни.
Лоуренс знал, что страдающие от наваждений обычно находят доказательства в подтверждение своих самых безумных домыслов. С того времени как он услышал про голоса, в нем не утихал внутренний спор о том, как это скажется на их с Каролиной отношениях. Отсутствие на магнитофонной ленте записей звуков, надеялся он, докажет ей, что они ей только кажутся. Но когда это не произвело на нее впечатления, он задался вопросом – способен ли он до бесконечности ублажать ее фантазию, с тем чтобы Каролина оставалась для него все той же Каролиной, не считая этого единственного различия между ними в восприятии реальности. Или же реальность заставит их расстаться, и для него придет время порвать с ней со словами: «Каролина, ты неправа, ты ошибаешься, ты безумна. Нет никаких голосов, ни пишущей машинки – все это обман. Тебе нужно лечиться от душевного недуга».
Эти слова едва не сорвались у него с языка, когда она в халатике готовила им яичницу с ветчиной и вдруг заявила:
– Я выяснила, в чем тут дело.
Оказалось, что дело в фантастической идее, будто бы их с их знакомыми используют как действующих лиц романа.
– Откуда ты знаешь, что именно романа?
– «Все действующие лица настоящего романа придуманы автором», – процитировала Каролина с поистине безумным смехом. – Дело в том, – продолжала она, – что я стала объективно оценивать случившееся. Это признак того, что я снова нормальна, правда?
Вот уж нет, подумал он. И даже позволил себе предположить:
– Ты работаешь в жанре романа, поэтому не может ли быть, что твой ум…
– Удобно, что я кое-что понимаю в романной форме, – сказала Каролина.
– Да, – согласился он, но немного поспорил с ней, задавая вопросы. – Автор бестелесен? – Этого она не знала. – Если да, то как он может печатать на машинке? Как она может его слышать? Способен ли один человек петь хором? – Этого она тоже не знала, и этого тоже. – Автор – человек или дух, и если дух, то…
– Откуда мне знать ответы на все эти вопросы? Я только-только начала сама их себе задавать. Автор, ясное дело, находится не в нашем, а в другом измерении. Это затруднит расследование.
Тут до него дошло, что против одних безумных доводов он приводит другие, что спорит с чужым откровением. Он едва не пожалел о том, что утратил веру и поэтому не может с большим успехом использовать католическую полемику, чтобы поколебать ее убежденность.
– С католической точки зрения я мог бы сказать что подобное убеждение опасно для души.
– Для души все опасно. С католической точки зрения убеждение опасно в первую очередь соблазном его отрицать.
– Однако его следует поверять здравым смыслом.
– Я так и делаю, – сказала Каролина. – Я уже приступила к расследованиям.
Беседа явно доставляла ей удовольствие.
Тогда он спросил:
– Тебе не кажется, что представление о невидимке, который настраивается на твою жизненную волну, способно поколебать твою веру?
– Конечно. Поэтому его следует испытать здравым смыслом.
– Ну ладно, – устало сказал он. – Никогда не слышал, чтобы католику было дозволено так вольно обращаться с неизвестным.
– С неизвестным имеет дело автор, – объяснила она. – Но я собираюсь ему мешать.
– В этой истории слишком много гностического.
Ее это позабавило.
– Меня забавляет, – сказала она, – что ты выражаешься, как правоверный католик.
– Мне, черт возьми, далеко не безразлично, дорогая, еретичка ты или нет, потому что ты прелестна. Но раньше или позже ты столкнешься с мощным противодействием. Ты говорила отцу Джерому об этой теории?
– Упомянула, что такое возможно. Тогда я только-только сама поняла.
– Он не возражал?
– Нет, и с чего бы? Если чуть-чуть поедет крыша – это не грех. – И она добавила: – Я знаю, что не совсем в здравом уме.
– Нет, Каролина, – ласково возразил он, – ты совсем в здравом уме.
– На твой взгляд, – настаивала она, – я немножко рехнулась. Отрицать это было бы по-человечески оскорбительно.
Как ловко обходит она все подводные камни, подумал он и вспомнил, что такая ловкость приходит вместе с безумием.
– У тебя слегка расшалились нервы, – сказал он.
– У меня то, что следует называть галлюцинациями. Для здравого смысла это твердая истина.
– Каролина, милая, не нужно себя расстраивать.
– Здравый смысл не может меня не расстраивать, потому что он такая же истина, как существование автора или истины веры. И все эти истины причиняют мне боль, каждая на свой лад.
