– Безусловно, – согласилась Каролина.
– Я, конечно, побывал на нескольких черных мессах и церемониях других культов, но исключительно как сторонний наблюдатель.
Каролина хмыкнула.
День стоял ветреный, и за окнами Каролининой квартиры на верхнем этаже виднелись только небо и спешащие по нему облака. В такой день имело особый смысл остаться дома и в послеполуденные часы доверительно посекретничать с добрым знакомым перед электрообогревателем с двойным радиатором.
– Элеонора не слушала никаких объяснений, – продолжал Барон. – К тому же ее почему-то ужасала сама мысль о жизни с человеком, изучающим на досуге черную магию. Однако самое любопытное заключается в том, что с того времени я выяснил: ее бывший муж Мервин Хогг – закоренелый сатанист, дорогая моя Каролина. Поэтому, видимо, она от него и ушла.
– Не переживайте, Уилли. Вам хорошо без Элеоноры, а ей без вас.
– Я уже с этим справился. А вам, – сказал он, – хорошо без Лоуренса.
– Мы совсем другое дело, – отрезала она. – Мы с Лоуренсом всегда любили друг друга, а вы с Элеонорой – никогда.
– Не любили, но мне все равно больно о ней думать.
– Ну, конечно, – любезно согласилась она.
– Однако не настолько, дорогая Каролина, чтобы это заставило меня бросить расследования. Люди непостижимы. Варварство и суеверия обнаруживаются в тех, в ком их никак не ожидаешь найти. Этот объект – люди – возбуждает у меня чрезвычайный интерес. В настоящий момент моим вниманием почти полностью завладел этот Мервин Хогарт. Уверяю вас, Каролина, он главный сатанист Великобритании. Я дошел до того, что нанял агентов. Он у меня под наблюдением.
– Да будет вам! – сказала Каролина.
– Это правда, он у меня под наблюдением. Я получаю отчеты. Я уже составил досье. Трачу на это целое состояние. Мой основной интерес – психология этого человека.
– Ну и ну. Вы тоскуете по Элеоноре больше, чем я считала.
– Что вы хотите сказать?
– Очевидно, что ваша одержимость бывшим любовником Элеоноры – это форма одержимости самой Элеонорой. В Хогарте вы стремитесь найти нечто скрытое в ней, разве не ясно? Очевидно, что вы следите за ним, потому что не можете следить за Элеонорой, она от вас ускользнула, разве не ясно? Очевидно…
– Врачу – исцелися сам, – произнес Барон, попав, по собственному мнению, в самую точку.
– О, я могу ошибаться, – миролюбиво ответила Каролина. Мысль о послеполуденных часах у обогревателя утратила привлекательность, Каролине напомнили о ее бестактности, когда она начала раскрывать перед Бароном свое душевное состояние во время его посещений. Она знала, что он так же неспособен хранить ее тайны, как она – его.
Но, не в силах на этом остановиться, она сказала:
– Почему вас все-таки волнует, сатанист Хогарт или нет? Я бы еще могла понять вашу горячность, если б вы защищали свою веру. Быть может, вы, хотя и не отдаете себе в этом отчета, человек очень верующий.
– Я не верующий, – сказал он, – и не осуждаю сатанизм. Для меня это не моральная проблема, а только интеллектуальное увлечение.
Она начала его поддевать, но не следила за языком.
– Вы напоминаете мне африканского колдуна, напавшего на след ведьмы. Может, вы этим прониклись в Конго – вы ведь там родились?
Тут она поняла свою ошибку и вспомнила странный оттенок его белков, который подчас заставлял ее задаваться вопросом: нет ли в жилах Барона африканской крови? Замечание Каролины вызвало у него крайнее раздражение.
– Я хотя бы преследую понятную цель, – отчеканил он. – Сатанизм существует, этот факт может подтвердить предметный указатель любой современной библиотеки. Сатанизм исповедуют, я могу это вам доказать, если вы захотите пойти со мной на Ноттинг-Хилл-Гейт в определенное время. Правда, суеверные обычаи вашей церкви могут вам этого не позволить. Мервин Хогарт существует. Он исповедует сатанизм, в чем может убедиться всякий, кто захочет провести частное расследование. Вы же, со своей стороны, – продолжал он, – утверждаете истинность некоторых недоказуемых фактов. Взять хотя бы хор голосов, – продолжал он, – кто, кроме вас, его слышал? А ваши теории – ваши домыслы об источнике звуков? Мне кажется, милейшая моя Каролина, что вы больше моего напоминаете колдуна.
Его слова расстроили Каролину, и она занялась чаем – чайные чашечки, быстрые легкие движения, позвякивание ложечек и блюдец. За всем этим она туманно возразила:
– Доказательства представит сама книга.
Однажды, когда Барон навестил ее в больнице, Каролина сказала ему:
– Голоса, Уилли, – я и в больнице их слышу. Но в одном я уверена, – она показала на свою ногу, которая слегка распухла в гипсовом футляре и поэтому сильно болела, – эта физическая боль убеждает меня, что я не совсем дитя вымысла и веду независимую жизнь.
– Господи, – сказал Барон, – а вы когда-нибудь сомневались в этом?
И она изложила ему по секрету свою теорию. Он был заинтригован. Ее же воодушевила атмосфера заговора, навеянная беседой вполголоса, поскольку в палате лежало, кроме нее, еще семь человек.
– Я тоже одно из действующих лиц в этой таинственной книге, Каролина? – спросил он.
– Да, и вы тоже, Уилли
– И все – действующие лица? Например, вон те? – он кивком указал на другие кровати, где вокруг больных женщин суетились родственники.
– Я не знаю, – ответила Каролина. – Мне известно лишь то, на что намекали голоса, – короткие бессвязные отрывки романа. В нем могут быть персонажи, о которых я и не подозреваю.
Барон навещал ее по субботам или воскресеньям. Каждый раз они обсуждали теорию Каролины. И хотя в глубине души она знала, что ему нельзя доверять секреты, она неизменно говорила себе при его появлении и после ухода: «В конце концов, он старый друг».
Однажды она ему сообщила: «Дух Пишущей Машинки не зафиксировал подробностей об этой больничной палате. Причина – автор не знает, как описывать больничную палату. Этот эпизод моей жизни не является частью книги». Отпуская раздраженные реплики вроде этой, Каролина Роуз продолжала вторгаться в сюжет книги.
Другие больные докучали и досаждали ей. Она мечтала переносить недомогания и неудобства в спокойной обстановке. Когда ей бывало больно, то несносное присутствие семерых лежачих больных, их болтовня и жалобы, а также карканье и кудахтанье дежурных нянечек и сестер делали боль особенно острой.
– Тяжелее всего переносить раздражение, которое вклинивается между нами и нашими муками, – сказала Каролина Барону. – Если б только мы могли принимать страдания в чистом виде.
Однажды приходящий священник посоветовал ей «посвятить» ее страдания облегчению мук какой-нибудь души в Чистилище.
– Я так и делаю, – заявила Каролина, – только в результате боль усиливается, а не смягчается. Тем не менее я продолжаю молиться.
