Даже не заходя в помещение института, любой посетитель может насладиться архитектурой этого прославленного здания. Скажем, квадратным двориком позади библиотеки. Заглянув туда в четверг, вы сможете увидеть, как входят в здание академики, неутомимо и неустанно работающие над созданием словаря французского языка. У дома № 3 по улице Мазарини можно увидеть прелестный Кухонный двор, уцелевший еще от прежнего коллежа. Здесь, у стены, увитой плющом, стоит старинный колодец в оправе из кованого витого железа.
Ну а уж тот, кто, получив на то разрешение, проникнет внутрь дворца, тот увидит великолепные залы, увидит статуи великих мастеров, увидит амфитеатр и барабан знаменитого купола с библейским стихом, начертанным золотом, и еще, и еще… Он, может, даже угодит на торжественный акт приема в члены академии, приема, как тут выражаются, в число «бессмертных». Впрочем, и самая эта процедура, и смысл ее нуждаются в более подробных объяснениях.
Институт Франции объединяет пять академий – Французскую академию, самую старую и почтенную, созданную Ришелье еще в 1635 году, Академию литературы, основанную в 1664 году Кольбером и занятую публикацией исторических документов и научных отчетов, Академию наук, основанную в 1666 году тем же Кольбером и печатающую научные отчеты еженедельно, Академию изящных искусств, созданную в 1816 году, и, наконец, Академию моральных и политических наук, созданную в 1832 году. Академики собираются раз в год на раздельные сеансы под знаменитым куполом, а также раз в год, в очередную годовщину создания института, 25 октября, в присутствии зрителей – на общее пленарное заседание. Зрелище живописное, так как члены академий облачаются по этому случаю в зеленые, шитые золотом дорогие мундиры (такой стоит десятки тысяч долларов) и имеют у бедра шпагу.
Мне довелось видеть по телевизору только что принятую в академию даму, у которой на бедре была не шпага, а дорогой грузинский кинжал, видимо, как даме ей была позволена эта вольность. Дама эта происходила из старинной грузинской семьи и была специалисткой по Советскому Союзу, то есть советологом. В своей книге, написанной незадолго до краха советской империи, она предсказала распад Союза и – угадала. Такую догадку, впрочем, высказывали многие, но не всем посчастливилось попасть в академию. Возможно, у дамы или ее близких были и какие-нибудь другие заслуги. С тех пор я внимательно слежу за всеми предсказаниями этой дамы, но напрасно: ей больше ничего не удается ни объяснить, ни предсказать. Впрочем, это и не имеет уже никакого значения, потому что в академию избирают пожизненно. Число членов академии строго ограничено четырьмя десятками, так что нового академика избирают, лишь когда кто-нибудь умирает. Хотя членов всех академий называют «бессмертными», они по причине своего солидного возраста умирают довольно часто. Умирают академиками. Только два академика лишились при жизни этого звания, хотя при избрании они тоже были объявлены великими и «бессмертными», – коллаборационист маршал Петен и политик-писатель Шарль Моррас, приговоренный к пожизненному заключению за поддержку правительства Виши.
Академии, входящие в институт, традиционно, по определению учреждения, хранят по возможности консервативные традиции. Первую женщину приняли в члены академии лишь через три с половиной века после возникновения института. Это была писательница Маргерит Юрсенар, и ее прием в члены академии в 1982 году свидетельствовал, конечно, о прогрессе. В начале века Академия наук отказывалась принять в свое лоно даже нобелевскую лауреатку Мари Кюри: мало того что она принадлежала к слабому полу, она была вдобавок еще дамой польского происхождения. Но времена все-таки меняются, даже под куполом академии. Недавно даже президентом Академии наук была избрана дама, вдобавок еще и уроженка Петербурга – Марианна Грюнберг. В былые времена институт был куда упрямее. Золя было отказано в приеме 24 раза, Бальзаку – 4 раза. Отказано было и Лафонтену, и Бомарше, а недавно еще и певцу Шарлю Трене. Все они показались академикам недостаточно серьезными. И все же хоть и не с первого раза, но принят был в Академию изящных искусств Делакруа, были приняты Энгр, Бальтар, Берлиоз, Габриэль Форе…
Быть членом какой-нибудь из академий весьма почетно, и понятно, что многие люди, искушаемые бесом тщеславия, стараются всеми правдами-неправдами попасть в академию, используя интриги, подбирая сторонников. Может, именно по причине этой общеизвестной возни отказались вступить в академию Паскаль, Декарт, Дидро, де Голль.
Закулисную академическую возню и ее идиотическую серьезность высмеивали в Париже все, кто был не лишен юмора. Так, в один прекрасный день 1955 года в торжественном академическом интерьере принимали в члены академии месье Альбера Бюиссона. В его скудном научном багаже было тощенькое «рассуждение о денежном чеке». Зато он был господин приятный во всех отношениях и возглавлял богатейший фармацевтический концерн «Рон-Пуленк». Одновременно с серьезнейшей церемонией, где произносили возвышенные речи, в садике на углу рю Мазарини и рю де Сен, в двух шагах от академии, проходила не менее серьезная церемония, которую проводил юморист Анри Монье. Окруженный собратьями, он вручал наряженному в самодельный мундир пожилому и почтенному скульптору Дилижану академическую шпагу, специально для этого случая сделанную скульптором Сезаром из тюбиков аспирина (понятно, что не без намека на славный фармацевтический концерн). Подъехала машина с жандармами и загребла всех в участок. Комиссар спросил у старика скульптора, зачем он совершал все эти оскорбительные действия, и скульптор ответил, что он любит валять дурака. Комиссар с удивлением спросил, разве можно дурачиться в таком почтенном возрасте.
– Конечно! – воскликнул скульптор. – Только сейчас и подурачиться, потом будет поздно.
И он, конечно, был прав. Нынче нет уже ни скульптора, ни тщеславного фармацевта с его грошовым трактатом о чеке, ни полицейского комиссара. Но хоть есть что вспомнить потомкам.
Некоторую чрезмерность комплиментов, расточаемых красноречивыми академиками в адрес высоких особ, имели случай заметить во время своих визитов в академию и будущий император Павел I, и император-победитель Александр I.
Впрочем, все эти случаи, которые мне вспомнились, может, и не являются самыми типичными в практике института. Ибо во французские академии сплошь и рядом принимают людей блестящих и воистину почтенных. Принимают, не глядя на род и племя.
Так, в Академию моральных и политических наук, где состояли и Алексис Токвиль, и Альберт Швейцер, и Реймон Арон, недавно был принят чешский писатель-диссидент, ставший чешским президентом, – Вацлав Гавел.
Когда умер режиссер Орсон Уэллс и освободилось кресло в Академии изящных искусств, туда избран был актер, режиссер и драматург русского происхождения Питер Устинов. Да ведь и писатель-академик Морис Дрюон, хоть и родился в Париже, корнями уходит в Россию. И у покойного дяди его, академика-писателя Жозефа Кесселя, отец был родом из Белоруссии, а матушка с Урала. С достоинством сидел в академическом кресле писатель Анри Труайя, написавший несметное множество исторических романов, воистину целую беллетризованную энциклопедию русской и французской культуры. Пожалуй, умерли уже все парижане, кто помнил его молодым писателем Львом Тарасовым, а может, даже Левоном Тарасяном. Да разве перечислишь всех бывших земляков, восседающих под куполом…
