– А вы? – спросил я удивленно, потому что сам-то я, собственно, не собирался присутствовать при родах.
– Мне там делать нечего, – сказал он. – Я пойду читать. Там опытные акушерки. Если у них возникнут проблемы, они меня позовут, а вы идите, папаша.
Он оглядел бюллетени на дверях палат и пошел читать. А я вернулся в палату. И не жалею. Это было замечательно. Сперва мы давали жене наркоз и помогали ей разродиться. А потом я увидел дочку, которая только-только появилась на свет. Я слышал ее первый крик. Потом акушерка мыла ее при мне и, приговаривая «давай покажем папе, что мы умеем», вдруг поставила ее на стол, держа за ручки. И я увидел чудо: она стала перебирать ножками. Как все новорожденные, она умела «ходить» сразу после рождения. Да все в этой больнице было чудом. И свободный доступ к матери и ребенку. И отдельная палата с телефоном у постели роженицы. Конечно, день стоит в больнице дорого, но все ведь было оплачено страховкой.
Я много с тех пор всякого видел в Париже, но ничего лучшего, чем родильное отделение на улице Данфер-Рошро, я здесь не видел. Я забыл за эти годы имена многих любимых авторов, актеров, забыл стихотворные строчки и названия пройденных городов. Но я помню имя молодой красивой акушерки с улицы Данфер-Рошро: Кристина Изола. Кстати, если забуду, нет беды, имена акушерок и всего дежурившего в тот день персонала перечислены в свидетельстве о рождении дочки, которое выдала нам мэрия 14-го округа, где находятся и больница Сен-Венсан де Поль, и авеню Данфер-Рошро.
К югу от Монпарнаса
Париж Жоржа Брассанса
Уроженец старинного средиземноморского города Сета, французский Окуджава (или, скорее, французский Высоцкий) – Жорж Брассанс до девятнадцати лет прожил в родном городе. Правда, ему доводилось в детстве бывать в Париже, в гостях у сестры матери тетушки Антуанетты, жившей на улице Алезиа в 14-м округе Парижа (именно здесь он впервые потрогал клавиши пианино), но его настоящей родиной до 19 лет оставался веселый приморский Сет. В шальные годы беспутной юности школьник Жорж оказался замешанным в каких-то грабежах, так что 19 лет от роду ему пришлось бежать в Париж от своей «дурной репутации». (Если помните, именно так называется его знаменитая песня – «Мовез репютасьон».) Приехав в Париж надолго, вернее даже, насовсем, Жорж поселился сперва у тетушки, в доме № 173 на очень длинной улице 14-го округа, улице Алезиа, в той ее части, что неподалеку от метро «Плезанс». В этом уголке левобережного Парижа и провел Брассанс всю свою дальнейшую жизнь, здесь он познал радость творчества, любовь и дружбу, исходил вдоль и поперек эти кварталы простонародного Парижа и вдобавок к прежним друзьям завел новых.
Эти кварталы, так мало похожие на бульвар Сен-Жермен, на Шоссе д’Антен, на Большие Бульвары, на остров Сен-Луи или на Маре, стали микрокосмом Брассанса, а он стал их певцом. Если Шарль Трене, приехав в Париж из родного Нарбонна в середине 30-х, начал посещать знаменитые кафе и кабаре, вроде «Быка на крыше» или «Куполя», встречался со знаменитым Максом Жакобом или прославленным Жаком Кокто, если Лео Ферре принялся сразу ходить на юридический факультет и слушать лекции, если провинциал Ив Монтан очень скоро узнал в столице кучу знаменитостей, то миром Брассанса надолго остались эти улицы, тупики, переулки, что лежат между вокзалом Монпарнас, улицей Алезиа и метро «Плезанс». Естественно, что и встретил он здесь не интеллектуалку Симону Синьоре, а простоватую, немолодую бретонку Жанну, жившую с мужем-овернцем в крошечном домике в тупике Флоримон, по соседству с тетушкой Брассанса. Близ вокзала Монпарнас селилось до войны множество выходцев из бретонской деревни (как позднее, скажем, магрибинцы селились в Бельвиле, а еще позднее камбоджийцы, вьетнамцы и китайцы – между авеню Иври и Шуази в 13-м округе). Когда Жорж встретил Жанну ле Боньек, ему было 22 года, а Жанне лет на тридцать побольше, но, как выяснилось, разница в возрасте любви не помеха, и даже когда минула эпоха их физической близости, еще на десятилетия остались былая привязанность, ревность, душевная близость, дружба. А когда все минуло – и сама Жанна и сам Жорж минули, ушли насовсем, – осталась легенда, остался миф о Жанне Брассанса, той самой, у которой была утка и у которой якобы всегда гостеприимно раскрыты были двери хибарки в тупике Флоримон.
Поселившись поначалу у тетушки, Брассанс стал работать на заводе «Рено», но вскоре началась война, немцы разбомбили цех завода, и больше Брассанс во Франции, пожалуй, уже никогда добровольно и не работал, точнее, не ходил на работу. Чем же он занимался? Он много читал, писал стихи, сочинял песни, бренчал на пианино. Короче говоря, надолго стал вольным художником, нищим художником.
Весной 1943-го правительство Виши под давлением немцев стало угонять молодых французов на принудительные работы в Германию. Были, впрочем, и такие, что сами ехали туда на заработки. Брассанса отправили работать на завод БМВ, где делали авиамоторы, и поселили вместе с другими рабочими в лагере Басдорф, стоявшем в сосновом лесу под Берлином. В лагере Брассанс приобрел новых друзей, друзей на всю жизнь. Самыми близкими из них были два парижских банковских служащих, Рене Искен и Пьер Онтаньянт, которого позднее за нерушимую гранитную надежность и верность Брассанс прозвал Гибралтаром. Брассанс вообще, несмотря на застенчивость, некоторую скрытность и стыдливость, лучше всего чувствовал себя в компании друзей. В лагере друзья-парижане отыскали старенькое пианино, и Брассанс принялся сочинять новые песни. И еще он очень много читал. Видно, лагерь был все же не из самых страшных. И вообще имел мало общего с лагерями Колымы и с Освенцимом. B 44-м году Брассанса отпустили в отпуск в Париж, и он почел за лучшее не возвращаться в лагерь. Он прятался в домишке Жанны и ее мужа-овернца, в доме № 7 в тупике Флоримон, неподалеку от дома тетушки Антуанетты, Жанниной подруги. Этот вошедший в легенду двухэтажный домишко из его песен не имел электричества, водопровода, а «удобства» находились во дворике. Во дворе чаще всего спал в сараюшке и овернец Марсель, муж Жанны. Шли годы. Брассанс много читал, даже ухитрялся покупать книги на развалах, много писал стихов и прозы, сочинял песни. Жанна предоставляла ему кров бесплатно, даже кормила его изредка, но чаще все же он ходил обедать к друзьям – к друзьям по Сету, друзьям по лагерю Басдорф, своим новым друзьям.
Иногда у молодого поэта случались новые любовные увлечения. Близ метро «Данфер-Рошро» он встретил как-то юную фантазерку Жо. Потом ее приняла парижская панель. А близ тупика Флоримон, в своем квартале (кстати, довольно «русском» в те времена квартале), он однажды повстречал маленькую блондинку-эстонку, которую прозвал Куколкой, Пупхен. Им приходилось встречаться тайком, прячась и от ревнивой Жанны, и от мужа Пупхен. Они бродили по улочкам своего округа, сидели в бистро, посещали друзей. Их близость и дружба сохранялись до самой смерти Брассанса. Пупхен сопровождала Жоржа в его гастрольных поездках, вела его дом в городе и в деревне. Ей посвящены многие его песни, в том числе и один из его шедевров «Имею честь не предлагать себя в супруги». Они ведь так и не сочетались браком.
Один из друзей с улицы Алезиа привел как-то Брассанса к друзьям-анархистам, в редакцию анархистской газеты «Ла Либертэр». Анархизм пришелся Брассансу по душе, он и сам был в душе анархист. Он стал писать в эту газету под разными псевдонимами, смеялся не только над полицейскими и чиновниками, но и над французскими восторженными сталинистами той поры: в голосе Луи Арагона, исступленно кричавшего «Ура, Урал!», чуткому музыкальному уху Брассанса чудились фальшивые нотки.
