Мартинс просит одного из сообщников устроить ему встречу с Лаймом. Свидание назначено у колеса обозрения в парке на острове Пратер. Гарри Лайм оказывается все тем же приятным парнем, которого Мартинс знает с детства, но временами появляется другой человек – бесчувственный и бессовестный, которому абсолютно нет дела до того, что стало с его жертвами.
В ужасе от преступлений, совершенных его другом, Мартинс решил помочь полиции и заманить Лайма в ловушку – для этого он снова назначил Лайму встречу. Но тому удалось сбежать в подземный канализационный коллектор; там во время погони его ранил полицейский, и Мартинс, сострадая его мучениям, пристрелил его из пистолета, после чего уехал из Вены вместе с Анной.
* * *
Параллельно основной сюжетной линии, детективной, разворачивается другая, скорее комическая, которая посвящена профессиональной деятельности Мартинса. Он писатель, хотя сам так себя не называет. Такая скромность объясняется тем, что он занимается не «серьезной литературой», а вестернами – пишет под псевдонимом Бак Декстер, одна из его книг называется «Одинокий всадник из Санта-Фе»
[28], и другие – в том же духе.
Его псевдоним – Бак Декстер – стал причиной недоразумения, которое длится на протяжении всей книги. Британское общество культурных связей приняло его за другого писателя – того зовут Бенджамин Декстер, он автор изысканных романов, один из которых назывался «Выгнутый челн»
[29], его стиль сравнивают с манерой Генри Джеймса.
Мартинс, однако, не торопится их разубеждать: он приехал в Вену без денег, а благодаря этой ошибке получил номер в отеле и мог продолжать свое расследование. Но он старается избегать встреч с Крэббином, представителем Общества культурных связей, опасаясь, что ему придется сыграть свою роль полностью.
Как-то вечером Крэббин присылает за ним машину и его чуть ли не силой привозят на литературный вечер, где его ждет целый зал поклонников. Поскольку Мартинс там в качестве Декстера, он должен отвечать на вопросы о книгах Декстера: предполагается, что он знает о них все, по мнению зрителей, он должен совпадать с самим собой – а на самом деле он их и не писал, и не читал.
* * *
Положение Декстера усложняется тем, что тот другой Декстер занят литературой, которая ему, автору дешевых романов, абсолютно чужда. Чужда до такой степени, что Мартинс не только не может ответить на вопросы публики, но иногда оказывается даже не в состоянии понять их смысл:
«Первого вопроса Мартинс не понял вообще, но, к счастью, паузу заполнил Крэббин, который и ответил на него ко всеобщему удовлетворению».
Проблема, с которой сталкивается Мартинс, действительно сложная, потому что он имеет дело не просто с группой читателей, а с кругом «своих» поклонников, обожающих литературу и конкретно «его» романы. Заполучив наконец-то Декстера в свое распоряжение, они хотят сделать ему приятное и заодно показать себя с лучшей стороны, поэтому стараются задавать ему умные вопросы:
«Женщина с добрым, мягким лицом, в джемпере ручной вязки томно спросила:
– Согласны ли вы, мистер Декстер, что никто-никто не писал о чувствах так поэтично, как Вирджиния Вулф? Я имею в виду – в прозе.
– Можете сказать что-нибудь о потоке сознания, – прошептал ему Крэббин.
– Потоке чего?»
[30]
Даже вопрос о писателях, которые оказали на него влияние, ставит Мартинса в тупик, потому что, хотя у него есть кумиры, которым он подражает, все их книжки относятся к литературе совершенно иного рода, чем произведения его однофамильца, – это дешевые романчики:
«– Мистер Декстер, не могли бы вы сказать, кто из писателей оказал на вас наибольшее влияние?
– Грей, – не задумываясь, ляпнул Мартинс. Несомненно, он имел в виду автора “Всадников из Перпл-Сейдж” и был доволен, что его ответ удовлетворил всех – за исключением пожилого австрийца, который спросил:
– Грей? Что за Грей? Эта фамилия мне неизвестна.
Мартинс уже чувствовал себя в безопасности, поэтому ответил: “Зейн Грей – другого не знаю”, – и был озадачен негромким подобострастным смешком англичан».
То, что Мартинс отвечает невпопад, как мы видим, не так уж мешает литературной дискуссии, которая продолжается как ни в чем не бывало. Дело в том, что их беседа происходит не в реальном пространстве, скорее это похоже на пространство сновидения, и дискуссия развивается по своим собственным законам, не похожим на те, что управляют развитием наших обычных разговоров.
* * *
Крэббин тем не менее видит, что Мартинс плохо справляется с ситуацией, и старается ему помочь, но его вмешательство только усложняет дело, усиливая непонимание между публикой и автором:
«– Мистер Декстер шутит. Он имел в виду поэта Грея – благородного, скромного, тонкого гения. У них много общего.
– Разве его имя Зейн?
– Мистер Декстер пошутил. Зейн Грей писал так называемые вестерны – дешевые популярные романы о бандитах и ковбоях.
– Это не великий писатель?
– Нет, нет, отнюдь, – ответил Крэббин. – Я вообще не назвал бы его писателем в строгом смысле слова».
Своей последней репликой Крэббин оскорбляет Мартинса, потому что нападает на литературу, к которой принадлежит он сам, на область его интересов и профессиональной деятельности. И хотя Мартинс обычно не причисляет себя к писателям, тут, когда ему публично отказано в этом звании, его охватывает гнев:
«Мартинс рассказывал мне, что при этом заявлении в нем взыграл дух противоречия. Писателем он себя никогда не мнил, но самоуверенность Крэббина раздражала его – даже блеск очков казался самоуверенным и усиливал раздражение. А Крэббин продолжал:
– Это просто популярный развлекатель.
– Ну и что, черт возьми? – запальчиво возразил Мартинс.
– Видите ли, я просто хотел сказать…
– А Шекспир был кем?»
Все только больше запутывается: Крэббин, пытаясь прийти на помощь писателю, не читавшему книг, о которых говорит, потому что он их не писал, сам попадает в такую же ситуацию – теперь уже ему приходится говорить о книгах, с которыми он не знаком, и Мартинс не преминул ему об этом напомнить:
«– Вы читали когда-нибудь Зейна Грея?
– Нет, не могу сказать…
– Значит, тогда сами не знаете, о чем говорите».
И с этим трудно поспорить, хотя Крэббин считает именно так потому, что ему известно, какое место занимает Грэй в коллективной библиотеке, позволяющей нам составить себе представление о книгах. Зная жанр, к которому относятся эти романы, их названия и то, что говорит по этому поводу Мартинс, Крэббин уже имеет не меньше оснований высказываться о них, чем все остальные образованные люди, с которыми нам случалось общаться и которые не читали какую-то книгу, но им это нисколько не мешало иметь о ней мнение.
