«Вопрос: — Что именно вам рассказал ЯКУШЕВ?
Ответ: — ЯКУШЕВ рассказал, что незадолго до начала войны с немцами он был уволен из Северного военно-морского флота за какие-то проступки, но в связи с войной, как специалист, был возвращен во флот. Там он связался с антисоветской организацией, именовавшейся «Союз русских офицеров», но вскоре обнаружил за собой слежку и, дезертировав из флота, прибыл в Москву.
В Москве, по его словам, он установил связь со своим знакомым, также участником организации «Союз русских офицеров» — майором ПАЛКИНЫМ.
Далее, по словам ЯКУШЕВА, ПАЛКИН свел его с генерал-майором ЗАГЛАДИНЫМ (звание, как и выше фамилия, вписано в протокол от руки. — Ред.), который также являясь участником организации, назначил ЯКУШЕВА заместителем командира полка на Западный фронт. Командир этого полка (фамилии его ЯКУШЕВ не назвал), в звании майора, также являлся участником «Союза русских офицеров» и ЯКУШЕВ от ЗАГЛАДИНА, якобы, получил к нему явку.
Вопрос: — А что вам рассказал ЯКУШЕВ о своей антисоветской работе в период пребывания его на Западном фронте?
Ответ: — ЯКУШЕВ рассказал мне, что он связался по антисоветской работе с командиром полка.
Осенью 1943 года ЯКУШЕВ был вызван для беседы в Особый отдел, где из разговора с сотрудником он, якобы, понял, что о «Союзе русских офицеров» что-то стало известно Особому отделу. ЯКУШЕВ рассказал об этом командиру полка и ими было решено застрелить участника организации старшего лейтенанта интендантской службы, которого они подозревали в связи с Особым отделом. Под предлогом расстрела за невыполнение приказа командира полка, этот старший лейтенант был убит ЯКУШЕВЫМ.
За это убийство ЯКУШЕВ и командир полка были арестованы и сидели в Смоленской тюрьме. Оба они были приговорены к расстрелу, но ЯКУШЕВУ расстрел был заменен 15-ю годами заключения с направлением на фронт в штрафную часть, откуда он и перешел на сторону немцев».
Все это вызывает крайние сомнения по целому ряду причин. Еще раз напомним, что в штрафные батальоны запрещалось направлять военнослужащих, осужденных по статьям УК, предусматривавшим в своих санкциях высшую меру наказания. Абсолютно нелогичным выглядит убийство заговорщиками офицера, заподозренного ими в связи с контрразведкой и выдаче тайны организации, это было бы не просто бессмысленно, но и крайне опасно. Офицер, дезертировавший из частей флота, тем более по причине обнаруженной им слежки за собой, неизбежно находился в розыске, потому возвращение его на службу, да еще на должность заместителя командира полка, было попросту невозможно. В общем, приходится констатировать, что все это более чем сомнительно.
Достоверно установлено лишь то, что Якушев действительно служил в постоянном составе «Цеппелина» и отвечал за документальное обеспечение агентов, а это означает, что перебежчик пользовался у немцев значительным доверием. Как он завоевал его — остается неясным, поскольку для этого Якушев должен был предпринять нечто экстраординарное. На этой стадии войны перебегавшие к противнику командиры Красной Армии часто являлись подставами советской контрразведки, о чем немцы не могли не догадываться. Не исключено, что Якушев в плену рассказал о «Союзе русских офицеров» и дал СД выход на Загладина и других участников (или «участников») этой подпольной антисоветской организации, что и в самом деле могло надежно послужить укреплению доверия немцев к нему.
Примечательно, что перед заброской Таврина в советский тыл немцы не давали ему явки к Загладину и Палкину, террорист неофициально получил их от скромного работника-документалиста, который к тому же настоял на фиксации агентом этих фамилий на бумаге. Нам уже никогда не установить, доложил ли Таврин об этом руководству (а теоретически он должен был поступить именно так, тем более что все это вообще могло оказаться проверкой). И мы равным образом никогда уже не узнаем, чем в действительности в данном случае руководствовался Якушев. Выполнял ли он задание немцев по проверке агента? Не исключено. Стремился ли он вести свою, отдельную игру? Маловероятно, поскольку Якушев не мог не понимать, что полученное Тавриным задание практически не оставляет ему шансов выжить или избежать захвата. В случае гибели агента все старания были бы бесполезны, в случае задержания и допросов — гарантированно вели к провалу организации. Но мог быть и еще один, самый вероятный с точки зрения логики вариант. Если Якушев являлся советским агентом и узнал о важности задания Таврина в Москве, то он мог попытаться навести его на засады у Палкина и Загладина. Возможна вариация этой версии. Не исключено, что Якушев остался без связи с Центром, и тогда гарантированный провал Таврина почти наверняка обеспечивал на допросах в советской контрразведке рассказ о нем. Собственно, именно последнее и произошло в действительности. Кроме того, вспомним о недочетах в документальном обеспечении агентов, в особенности о странностях с командировочным удостоверением младшего лейтенанта Шиловой. Допущенные в документах ошибки могли послужить ясным сигналом для контрразведчиков и привести к аресту агентов. Эти действия Якушева весьма напоминают аналогичные поступки других советских агентов или просто честных патриотов в разведорганах противника. Все перечисленное дает основания заподозрить, что Якушев являлся советским агентом в «Цеппелине» и с огромным риском для себя пытался пресечь будущий теракт, а возможно, провалить еще и других агентов. Однако если останавливаться на такой версии, то неизбежно появляется необходимость объяснения странного факта отсутствия у немцев системы перепроверки подготовленных Якушевым документов, неточности и промахи в которых выявились бы сразу же даже при поверхностном контрольном осмотре. В целом и эта фигура, и непонятное доверие «Цеппелина» к его работе заслуживают отдельного изучения.
Отметим еще некоторые особенности «дела Таврина». В опубликованных выдержках из него отсутствуют трофейные документы, что, впрочем, объяснимо, поскольку архивы «Цеппелина» попали в СССР далеко не полностью. Однако в ряде публикаций, тем не менее, проскальзывают ссылки на некое захваченное досье Таврина и цитируются выдержки из него. Все это весьма странно и вызывает серьезные сомнения в аутентичности этих цитат, поскольку прошедшие с момента поимки террористов семь десятилетий, казалось бы, напрочь лишили всякого смысла сокрытие документов. Однако их упрямо не обнародуют, и это заставляет серьезно задуматься над возможной фальсификацией, тем более что многочисленные авторы, как мы видели, неоднократно преподносили читателям заведомо ложные сведения. Эти прискорбные факты заставляют сомневаться и во всем остальном.
Из-за позиции ФСБ, продолжающей секретить дело, нам неизвестен полный список лиц, допрошенных в рамках его расследования. Однако благодаря публикации «Заключения об отказе в реабилитации по уголовному делу в отношении Шило (он же Таврин) П.И. и Шиловой (она же Адамчик) Л.Я.» мы точно знаем, чьи свидетельские показания были сочтены достаточно важными для включения в обвинительное заключение. И этот список весьма настораживает, поскольку в нем почти полностью отсутствуют свидетельские показания арестованных бывших германских агентов и офицеров СД, знакомых и сослуживцев Таврина. Допросу подверглись бывший сотрудник «Цеппелина» Александр Джон и Г. Н. Жиленков, а также двое совершенно второстепенных Н. М. Авдеев и Р. А. Корнеева (наверняка допрашивались и иные люди, но их показания оказались недостаточно серьезными для включения в обвинительное заключение). Любопытно, что объем этих показаний крайне невелик и свидетельствует о том, что ничего существенного они не сообщили. В самом деле, два протокола допроса Жиленкова уместились на 7 и 1 странице соответственно, Джона — на 2 страницах, Авдеева — на 4 страницах и два допроса Корнеевой — на 4 и 1 странице. Зато дело изобилует протоколами допросов Таврина, в которых он обстоятельно сообщает о вещах, явно ему не знакомых, таких, например, как организация боепитания в частях РОА, в которой агент не провел ни одного дня. Однако сообразительный подследственный прекрасно познакомился с этой сферой деятельности еще в период своей службы в Красной Армии и без труда переносил свои знания на почву, требующуюся следователю. В деле много показаний о коллаборационистах, похоже, самому Таврину незнакомых, поскольку протоколы этих его допросов однообразны и написаны явно под диктовку. Этот метод не нов, и потому удивлять не должен. Конечно, с точки зрения изобличения подследственного как агента германской разведки никакие свидетельства следователю и не требовались: достаточно было его собственных показаний, найденного специального снаряжения и ответов СД на радиоигру с ней. Следует также признать, что в рядовых делах крайне редко использовались такие следственные действия, как допросы свидетелей, очные ставки или опознание. Однако по уровню полученного задания Шило-Таврин — это не какой-нибудь мелкий агент абвера или «Цеппелина», отношение к нему было абсолютно другим, о чем свидетельствует хотя бы заметная аккуратность в оформлении уголовного дела, редко свойственная послевоенным следователям. Но, судя по всему, в следственном отделе 2-го главка МГБ, вероятно, по указанию руководства, предпочли не углубляться в детали.
