Все сказанное, естественно, не означает, что у автора имеются сомнения в законности и обоснованности осуждения провалившегося агента (в данном случае не учитываю множественные грубые нарушения процессуальных норм как следствием, так и прокуратурой и судом). Высшая мера наказания представляется слишком строгой для его жены, но сам несостоявшийся террорист был настоящим предателем и агентом разведки противника, и хотя он явно не собирался выполнять полученное самоубийственное задание, тем не менее, с повинной не явился, рассчитывая затеряться где-нибудь на бескрайних просторах Советского Союза. Расчет оказался ошибочным.
Однако казнены несостоявшийся террорист и его незаконно обвиненная в терроризме жена были далеко не сразу, следствие по их делу длилось с превышением всех мыслимых и даже немыслимых сроков; с 5 сентября 1944 по 25 декабря 1951 года, то есть свыше семи лет. И при этом с жалким результатом. Если внимательно присмотреться к действиям следствия в отношении всего периода жизни Таврина-Шило до его побега к противнику, зафиксированным в документах дела, легко заметить, что:
1. Личность подследственного качественно не идентифицирована.
2. Не исследованы обстоятельства инкриминировавшихся ему довоенных хищений и растрат.
3. Не исследованы обстоятельства получения подследственным документов на чужую фамилию.
4. Не исследованы обстоятельства побегов подследственного из-под стражи.
5. Не исследованы обстоятельства его пребывания на фронте, не вскрыты факты безобразного ведения учета в 359-й стрелковой дивизии и 1196-м стрелковом полку, а также и в 21-й запасной стрелковой бригаде.
6. Не исследованы обстоятельства перехода Таврина к противнику.
7. Не исследованы причины многочисленных служебных нарушений со стороны Особого отдела 359-й стрелковой дивизии, повлекших побег подозреваемого.
8. Подследственному не вменены в вину растраты, побеги из-под стражи, подлог документов, проживание по подложным документам, двоеженство и ряд других преступлений, в аналогичных случаях всегда присовокуплявшихся к основному обвинению.
Если подытожить все сказанное, становится очевидным, что, судя по доступным нам документам, следствие по перечисленным линиям невозможно даже назвать поверхностным, в этой части оно просто фактически не велось. А между тем в аналогичных случаях все осужденные за измену Родине лица с довоенным криминальным стажем выводились на суд с указанием отягчающих обстоятельств, как рецидивисты или лица с уголовным прошлым, подчеркивался их негативный моральный облик. В случае же с Шило-Тавриным не были доказаны его побеги из-под стражи (ибо, скорее всего, таковых просто не было), ему не вменялись в вину и даже не упоминались ни хищения, ни подлоги. Однако в материалах дела невозможно отыскать и опровержение этой части показаний подследственного. Похоже, совершенно не заинтересовали перечисленные вопросы и суд. Конечно, закрытость материалов дела для независимых исследователей не позволяет вынести окончательное заключение об отсутствии в нем перечисленных материалов. Но, если они там есть, то уже давно пора опровергнуть обвинения в поверхностности следствия и предъявить общественности доказательства его тщательности. Тем не менее это не делается, и никакие комментарии по данному поводу официальными инстанциями не даются, вместо них периодически вбрасываются отвлекающие и дезинформирующие сведения, наподобие учебы Таврина в несуществовавшем юридическом институте.
Следствие располагало достаточным временем для отыскания доказательств всего перечисленного, и отсутствие таковых в обвинительном заключении и приговоре доказывает лишь то, что установить их не представилось возможным. Или же, что также вероятно, никто и не собирался прояснять факты из прошлого Таврина-Шило по той вполне веской причине, что они были прекрасно известны без всяких разыскных мероприятий. В этом случае поведение следствия и суда становится объяснимым. В самом деле, зачем тратить массу времени и сил для выяснения фактов и обстоятельств не просто давно известных, а смоделированных самим НКВД в рамках ввода агента в операцию или же надиктованных ему на допросах в НКГБ/МГБ? В этом случае на всех этапах предвоенной и военной биографии Таврина-Шило выявить можно было разве что собственные недоработки.
Необходимо подумать и о том, отчего следствие длилось столь долго? Вспомним, что в рассматриваемый период действовала статья 446 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в редакции 1923 года, обязывавшая рассматривать дела о «центральном терроре» в исключительном порядке и заканчивать их в срок не более 10 дней. Это не говоря даже о требованиях статьи 116 того же кодекса, предписывавшей заканчивать предварительное следствие в течение двух месяцев со дня объявления подозреваемому лицу постановления о привлечении его в качестве обвиняемого. В процессуальном отношении ничто не мешало соблюсти этот срок, поскольку и вещественные доказательства, и признание самих подсудимых были налицо. Они оба отрицали намерение совершить террористический акт, но Таврин признавал факты получения им соответствующего задания и прохождения специальной подготовки, с ним вопрос был полностью ясен. Шилова признавала работу на германскую разведку, хотя и отказывалась признать, что была в курсе содержания задания своего мужа. Теоретически осуждение их не представляло никаких сложностей, если не углубляться в детали. Что же так существенно продлило им жизнь?
На первом этапе отсрочка была ясной и понятной, достаточно часто встречавшейся в практике советской контрразведки в годы войны. Шило-Таврин и Шилова дали согласие на радиоигру, для которой, естественно, они были нужны живыми и дееспособными. В таких случаях с агентами заключались соглашения, в основном вербальные, и производство предварительного следствия по их делам приостанавливалось по оперативным соображениям. Заметим, приостанавливалось, а не прекращалось. Такой юридический ход позволял решить сразу две проблемы. Во-первых, агенты понимали, что должны служить не за страх, а за совесть, поскольку следствие можно восстановить в любой момент, и приостановление действий следственных никоим образом не означает прекращение действий разыскных. С другой стороны, это позволяло формально соблюсти процессуальные сроки по расследованию уголовных дел. При проведении радиоигр никто не мог предсказать дальнейшее поведение агентов, случалось всякое, поэтому предоставляемые им гарантии сохранения жизни носили условный характер. В следственных делах появлялась запись стандартного содержания, например, такая:
«По указанию зам. министра госбезопасности СССР следственное дело на… (фамилия опущена в соответствии с обещанием, данным автором сотрудникам архива. — И. Л.) 18 мая 1948 года по оперативным соображениям было приостановлено, а сама она из-под стражи освобождена»
[216].
Инструкция по организации и проведению радиоигр
