Думается, заключенные «№ 35» и «№ 22» попали в поле зрения уполномоченных на это лиц примерно к концу осени, хотя, возможно, и раньше. Однако у нового руководства госбезопасности в тот период дел было крайне много: проверка и перетряска кадров, «сионистский заговор в МГБ», разбор итогов «ленинградского дела», «дело врачей» и прочие важные и срочные масштабные проблемы не позволяли обратить внимание на каких-то бывших агентов «Цеппелина». Любопытно, что теоретически они подлежали освобождению из-под стражи! Статья 6 УПК РСФСР обязывала каждого судью и каждого прокурора, обнаружившего в пределах своего участка или района содержание кого-либо под стражей свыше срока, установленного законом или судебным приговором, немедленно освободить такого человека, вне зависимости от совершенных им деяний. Понятно, что в данном случае это положение воспринималось как курьез, и периодически посещавшие внутреннюю тюрьму МГБ прокуроры даже в мыслях не собирались осуществлять реальный надзор за следствием в органах госбезопасности, особенно в части защиты прав подследственных.
Все это время, как мы помним, следствие по делу фигурантов продолжалось. Весьма странно выглядит при этом его итог: три не слишком объемистых тома. Столь малый объем следственных материалов не может не удивлять. Абсолютно неясно, чем занималось следствие на протяжении всех послевоенных лет или, по крайней мере, после окончания радиоигры и списания в архив ее дела. Теоретически дело по центральному террору, с учетом личности объекта покушения, должно было находиться на контроле на самом верху и расследоваться в кратчайшие сроки. А ведь перед следователем сидел не простой туповатый инициативник отдела 1ц какой-то заштатной дивизии, а самый настоящий подготовленный агент весьма серьезного разведоргана. И тем не менее по непонятной причине следствие тянулось столь долго, и результаты его по состоянию на конец 1951 года оказались столь скромны.
Но вот колеса юстиции неспешно повернулись, и 1 февраля 1952 года арестованные в 1944 году агенты предстали перед Военной коллегией Верховного суда СССР. Похоже, никаких справок или ходатайств из органов госбезопасности не поступало, и суд рассматривал дело, так сказать, в натуральном виде.
Любопытно, что формально и по прежнему, и по ныне действующему уголовно-процессуальному законодательству ни следственные действия, ни данный приговор суда не могут считаться легитимными и теоретически подлежат немедленной отмене. Дело в том, что все юридические процедуры совершались по отношению к неким Шило-Таврину П.И. и Шиловой-Адамчик Л. Я. Поскольку подследственные и осужденные никогда таких двойных фамилий не носили, то и обвинительное заключение, и приговор в отношении них юридически ничтожны. Впрочем, в рассматриваемое время вряд ли нашелся бы юрист, обративший внимание на подобную «мелочь».
Процесс проходил с применением исключительного порядка расследования и судебного рассмотрения дела обвиняемых. Его не следует путать с внесудебным порядком, при котором дело рассматривал не суд, а Особое совещание (ОСО). В случае с Тавриным и Шиловой все происходило в рамках общей судебной системы, однако с применением норм уголовно-процессуального права, введенных в действие Постановлением Президиума ЦИК СССР от 1 декабря 1934 года «О порядке ведения дел о подготовке или совершении террористических актов». Воплощенное в уголовно-процессуальном кодексе РСФСР его содержание гласило:
«Статья 466. Следствие по делам о террористических организациях и террористических актах против работников советской власти должно быть закончено в срок не более десяти дней.
Статья 467. Обвинительное заключение вручается обвиняемым за одни сутки до рассмотрения дела в суде.
Статья 468. Дела слушаются без участия сторон.
Статья 469. Кассационного обжалования приговоров, как и подачи ходатайств о помиловании не допускается.
Статья 470. Приговор к высшей мере наказания приводится в исполнение немедленно по вынесении приговора»
[220].
Применение этих зловещих норм к несостоявшимся террористам было обусловлено характером инкриминировавшегося им преступления. Они обвинялись по статьям 58—1 пункт «б» (Таврин как военнослужащий) и пункт «а» (гражданская Шилова) и 58—8 УК РСФСР, гласившим:
«58—1 «а». Измена Родине, т. е. действия, совершенные гражданами СССР в ущерб военной мощи СССР, его государственной независимости или неприкосновенности, как-то: шпионаж, выдача военной или государственной тайны, переход на сторону врага, бегство или перелет за границу, караются высшей мерой уголовного наказания — расстрелом с конфискацией всего имущества, а при смягчающих обстоятельствах — лишением свободы на срок десять лет с конфискацией всего имущества.
58—1 «б». Те же преступления, совершенные военнослужащими, караются высшей мерой уголовного наказания — расстрелом с конфискацией всего имущества.
<…>
58—8. Совершение террористических актов, направленных против представителей Советской власти или деятелей революционных рабочих и крестьянских организаций, и участие в выполнении таких актов, хотя бы и лицами, не принадлежащими к контрреволюционной организации, влекут за собой меры социальной защиты, указанные в ст. 58—2 настоящего Кодекса»
[221].
Подсудимые частично признались в преступлениях, раскаялись и просили сохранить им жизнь, но безрезультатно. Петр Иванович Шило-Таврин был расстрелян 28 марта, а Лидия Яковлевна Адамчик — 2 апреля 1952 года. Как видим, в отношении срока исполнения наказания органы юстиции тоже почему-то существенно нарушили требования приведенной выше статьи 470 УПК РСФСР в сторону либерализации. Равно как и с копией обвинительного заключения, врученной террористам не накануне судебного заседания, как это предписывала статья 466 того же кодекса, а 26 января. Причины этого неизвестны и вряд ли когда-нибудь прояснятся.
Здесь самое время вспомнить о том, кого в протоколах допросов Таврина пытались представить подлинным вдохновителем данного покушения — о Георгии Николаевиче Жиленкове. Представляется крайне примечательным сравнение материалов дела № 5071 (архивный № Н-21098) по обвинению Таврина-Шило и Шиловой-Адамчик с архивно-следственными материалами архивного дела № Н-18766 МГБ СССР по делу Власова и других руководителей РОА и КОНР, и в частности Жиленкова. Ни в одном из его 27 томов нет и упоминания о «тавринском следе». Не прозвучало такое упоминание и устно на процессе, проходившем с 30 июля по 1 августа 1946 года. Конечно, этот сподвижник Власова и другими своими деяниями многократно заслужил смертную казнь, но все же следует задуматься о том, почему следствие отказало себе в удовольствии вынести на суд этот, казалось бы, вполне доказанный, хорошо документированный и убийственный для подсудимого эпизод. Вызывает удивление даже процессуальный статус, в котором Жиленков допрашивался в рамках дела Таврина-Шило: он проходил как свидетель, хотя по всем правилам должен был быть привлечен в качестве едва ли не основного обвиняемого, поскольку, без сомнения, должен быть классифицирован как организатор покушения. Признательные показания Таврина явно и недвусмысленно свидетельствовали об активном участии бывшего партработника в организации и планировании убийства Сталина. Однако этого не произошло. Следственная бригада по делу Власова, Жиленкова и других была в курсе того, что подследственный допрашивался по другому уголовному делу, как и знала о результатах допроса, тем более, что он велся в рамках одного и того же ведомства — НКГБ/МГБ СССР, хотя и разных его управлений. Промежуток времен от поимки Жиленкова до вынесения ему приговора был коротким, за это время никакие следственные мероприятия не могли покрыться вековой пылью и забыться от дряхлости.
