Все известные исследователи данного дела со ссылкой на протоколы допросов Таврина после задержания и доставки в Москву в 1944 году единодушно утверждают, что именно в Лётцене он познакомился с человеком, сыгравшим в его судьбе значительную и роковую роль. 32-летний Георгий Николаевич Жиленков имел за плечами завидную карьеру, хотя начинал ее весьма обыденно, с должности помощника слесаря в Воронеже. Впрочем, для рано осиротевшего крестьянского сына, в дальнейшем беспризорника, и это было вовсе не так плохо. В 19-летнем возрасте он навсегда распрощался с обработкой металла и оказался на комсомольской работе, где, судя по всему, проявил себя с положительной стороны. Во всяком случае, уже через семь месяцев Жиленков возглавил производственный отдел Воронежского обкома ВЛКСМ, затем окончил техникум и далее трудился только на руководящих комсомольских, хозяйственных и партийных должностях. В 1939 году был награжден орденом Трудового Красного Знамени, в следующем году стал вторым секретарем Ростокинского РК ВКП(б) Москвы и членом Московского горкома партии, а с началом войны в приравненном к генеральскому звании бригадного комиссара стал членом Военного совета 32-й армии. Его блестящая карьера прервалась в октябре 1941 года, когда Жиленков попал в плен под Вязьмой и, скрыв должность, звание и фамилию, очутился в 252-й пехотной дивизии вермахта в качестве «хиви» — шофера «Георгия Максимова». 23 мая 1942 года был предан, арестован, на допросе дал признательные показания и заявил о разочаровании в советской системе и стремлении бороться с ней.
Г. Н. Жиленков (на переднем плане)
Немцы не могли пренебречь таким подарком и отправили Жиленкова в ставку Главного командования сухопутных войск, где прикомандировали его к отделу пропаганды. В дальнейшем перебежчик сделал карьеру в Комитете освобождения народов России (КОНР) и дослужился там до должности помощника начальника штаба, курировавшего, в частности, разведку, а также возглавлял главное управление пропаганды КОНР и являлся официальным главным редактором газеты КОНР «Воля народа». Фактически он являлся главным идеологом и пропагандистом власовского движения, и это было прекрасно известно советским органам государственной безопасности. После войны попал в американский плен, был выдан СССР, 1 августа 1946 года приговорен к смерти и повешен вместе с А. А. Власовым. Однако все это случится позднее, а пока Жиленков ожидал своей участи в относительно комфортных условиях крепости Лётцен, где с ним в июле 1942 года якобы и познакомился отправленный туда же Таврин. Утверждалось, что бывший старший лейтенант пришелся по душе бывшему бригадному комиссару, однако в данный момент последний мог помочь ему только советом, а вскоре был увезен из крепости. Следует отметить, что жизненный путь Таврина после окончания допросов на фронте и до попадания в Лётцен по документам не установлен. Неизвестно также, по какой именно причине он попал в опросный лагерь и чем конкретно заинтересовал оперативную разведку ОКХ. Трудно сказать, всплывут ли когда-нибудь документы, проливающие свет на эти вопросы. Ясно лишь то, что с 15 июля по самый конец октября 1942 года он находился в Лётцене — и все.
Лагерная карта Жиленкова
Как мы помним, Таврин, пользуясь традиционной легендой, назвался сыном дореволюционного армейского полковника (с его собственных слов) и утверждал, что перебежал к противнику из-за преследований со стороны властей, в том числе и по национальному признаку (как указано в трофейных документах). Однако провести немцев было трудно, они прекрасно знали, что действительно преследуемые советские граждане получали от власти не офицерские звания и секретные допуски, а нечто совершенно противоположное. Судя по всему, в провале Таврина, повлекшем его перевербовку СД и все дальнейшие связанные с этим события, существенную роль сыграл шаблон, по которому зачастую составлялись легенды забрасываемых агентов в начальный период войны. Германская контрразведка уже привычно отфильтровывала и раскрывала перебежчиков, которые заявляли о своем дворянском, кулацком или ином сомнительном с точки зрения советской власти происхождении, либо уверяли следователей, что они или их родственники в свое время пострадали от репрессий или принадлежат к угнетаемой этнической группе. Немцы не могли не заметить, что Таврин, скорее всего, лжет — возможно, из корыстных соображений, а возможно — по заданию советской разведки. В любом случае следовало присмотреться к нему поближе, не совершая резких маневров. Трудно сказать, анализировала ли лагерная оперчасть его не подтвердившиеся показания относительно наступательных планов Красной Армии в районе Ржева, но если да, то они не могли не послужить серьезным демаскирующим признаком. Из документов не следует, что у немцев Таврин утверждал о своем пребывании в составе разведгруппы. Скорее всего, он отрекомендовался одиночкой, но это тоже неясно. Если он в немецком плену все же заявлял о том же, что и на допросе в Москве в сентябре 1944 года, это должно было еще более усугубить недоверие к нему. Контрразведчики не могли не обратить внимания также и на нетривиальное направление в зафронтовую разведку командира пулеметной роты (или даже батальона — если ложь Таврина к этому моменту еще не была раскрыта). Точнее, данный факт следует именовать демаскирующим признаком, окончательно разрушившим легенду прикрытия Таврина.
Признанные мастера оперативных игр и наступательной контрразведки, немцы повели себя так, словно поверили перебежчику безоглядно. Мы не знаем, решили ли они перехватить инициативу у своего противника, или же просто избавились от чужого агента, отправив его в лагерь военнопленных. В любом из этих двух вариантов развития событий его направление в лагерь было неизбежным. У нас нет никакого документального подтверждения информации о том, что для начала Таврина завербовали в лагерные осведомители, как это утверждается в ряде работ по данной теме. Зато имеется надежное документальное опровержение этого факта. На множестве карт советских военнопленных можно видеть красный штампик «Abwehrkartei», то есть «Картотека абвера». Это не означает, что все их обладатели являлись агентами лагерных оперчастей, поскольку в картотеке абвера числились не только негласные сотрудники, но и иные военнопленные, представлявшие интерес для военной разведки. Такая система в полном соответствии с канонами обращения с негласной агентурой эффективно маскировала агентов даже перед неоперативными работниками лагерной администрации, поскольку на их картах отметки «Abwehrkartei» проставлялись неукоснительно. На дошедших до нас картах перебежчика соответствующие отметки отсутствуют.
Думается, никаким осведомителем Шило-Таврин становиться не захотел, что вполне объяснимо, поскольку это изначально лишило бы его в дальнейшем шанса на выход из лагеря для других занятий. Тем не менее, судя по заключению Главной военной прокуратуры, в судебном деле такие утверждения имеются, хотя и ничем не подтверждаются. Сам же Таврин всегда категорически отрицал это:
