Будущий высокопоставленный офицер СД в 1931 году окончил юридический факультет и поступил на должность юриста в магистратуру одного из муниципальных районов Дрездена, при этом продолжал активно заниматься политикой. В СД Грэфе приняли в 1933 году по личному распоряжению рейхсфюрера СС. С 1935 по 1938 год он работал в гестапо, вначале в Киле, где за значительные успехи в работе Гейдрих назначил его заместителем начальника управления, затем на родине гестапо — в Пруссии (Тильзит, Гумбиннен), и установил там прочные связи с полицией Литвы. После присоединения Литвы к СССР эти контакты не прервались, просто оперативные источники Грэфе перешли на нелегальное положение, дав ему тем самым готовые подпольные структуры. Такие результаты не могли не отразиться на его карьере самым позитивным образом. В 1938 году Грэфе получил звание правительственного советника, а год спустя стал штурмбаннфюрером СС. Любопытно, что его как минимум трижды проверяли на стойкость идеологических убеждений. В 1936 году Гейдрих лично защитил молодого работника после получения запроса из кадрового департамента МВД на проверку его политического лица, в 1938 году руководитель окружной организации СС «Северо-Восток» отправил на имя рейхсфюрера СС Гиммлера рапорт, в котором охарактеризовал Грэфе как интеллектуала со склонностью к пацифизму и обвинил его в заигрываниях с левыми. Никакие меры по этому доносу не предпринимались, но, возможно, он послужил причиной беспрецедентной задержки в присвоении Грэфе следующего звания на четыре года. Оберштурмбаннфюрером СС он стал лишь в 1943 году.
При вторжении вермахта в Польшу Грэфе возглавил айнзатцкоманду 1/V и в этом качестве занимался ликвидацией польских руководителей и высших чиновников, а также высылкой евреев и изъятием их имущества. Накопленный опыт привел Грэфе во внешнеполитическую разведку и помог ему в феврале 1940 года стать главным уполномоченным VI управления РСХА по балтийским странам, а с 1 апреля и возглавить группу VIС (русско-японская сфера влияния). С 21 октября 1942 по 4 марта 1943 года он ненадолго возвратился на службу в гестапо, но потом уже окончательно обосновался в разведке. Как уже отмечалось, именно Грэфе принадлежит авторство плана по политическому разложению СССР в рамках операции «Цеппелин». Одновременно он курировал особый реферат VI С/Z, собственно, и являвшийся ее руководящим органом.
Казалось бы, этому сверх меры загруженному человеку, под началом которого находилась вся оперативная и информационно-аналитическая работа разведки на Востоке и тысячи человек в особых лагерях, командах и разведшколах, просто некогда было размениваться на встречи с людьми, подобными Таврину. Критики могут возразить, что в случае с особо ценным агентом, которого намеревались забросить в СССР для проведения теракта в отношении Верховного Главнокомандующего, да еще и рекомендованного Жиленковым, это вполне естественно и объяснимо. Однако проблема заключается в том, что на момент вызова в Берлин все это было еще впереди, а вопрос рекомендации Жиленкова мы детально рассмотрим позже. Посмотрим, что по данному поводу на допросе в Москве показал сам Таврин:
«Ответ: — <…> Пробыв некоторое время в Зандберге, я в последних числах августа 1943 года был доставлен в Берлин к подполковнику «СС» ГРЕЙФЕ. Последний в разговоре со мной расспрашивал о моих биографических данных, выяснял причины, побудившие меня дать согласие на сотрудничество с германской разведкой, после чего рассказал о заданиях, которые мне могут быть даны для работы на территории СССР.
Вопрос: — Что именно вам говорил ГРЕЙФЕ?
Ответ: — Он мне сказал, что может использовать меня для разведки, диверсии или террора, и предложил подумать — какая отрасль работы меня больше устраивает, заявив, что снова вызовет меня из лагеря в Берлин.
Вопрос: — Вызывал ли вас ГРЕЙФЕ снова в Берлин?
Ответ: — Да, вызывал. Этому вызову предшествовало одно обстоятельство, которое определило мое дальнейшее поведение при встрече с ГРЕЙФЕ.
Вопрос: — Какое именно обстоятельство, расскажите о нем?
Ответ: — В первых числах сентября 1943 года в Зандбергский лагерь, где я в то время находился, прибыли ВЛАСОВ и ЖИЛЕНКОВ для передачи немцам одного из сформированных ими отрядов из русских военнопленных.
<…>
Ответ: — Выстроив отряд, ВЛАСОВ произнес речь, в которой объявил, что отряд передается в распоряжение германского командования для отправки на Балканы. Затем ЖИЛЕНКОВ ходил по лагерю и беседовал с военнопленными. Я подошел к нему, и мы разговорились.
Вопрос: — О чем вы говорили?
Ответ: — Я рассказал ему, что согласился работать на германскую разведку и зачислен в «Особую команду». Жиленков одобрил мое поведение, заявив: «Наконец-то я увидел тебя там, где ты должен быть давно».
Затем я сообщил ЖИЛЕНКОВУ о вызове к ГРЕЙФЕ и о сделанном им предложении о работе в пользу германской разведки в советском тылу.
Вопрос: — Как отнесся к этому ЖИЛЕНКОВ?
Ответ: — Выслушав меня, он стал в резкой форме высказывать злобу против руководителей Советского правительства и доказывать мне, что сейчас самой важной задачей является совершение террористического акта против И. В. СТАЛИНА, так как, по заявлению ЖИЛЕНКОВА, за этим последует развал Советского государства.
В конце нашего разговора ЖИЛЕНКОВ рекомендовал мне принять задание по террору и заявил, что по возвращении в Берлин он примет необходимые меры к ускорению моей переброски в СССР. Тут же он сделал какие-то заметки в своей записной книжке. И действительно вскоре после отъезда ВЛАСОВА и ЖИЛЕНКОВА, я снова был вызван к ГРЕЙФЕ.
Вопрос: — Когда это было?
Ответ: — Насколько я припоминаю, это было 4 или 5 сентября 1943 года»
[124].
Итак, в конце августа 1943 года Грэфе ни с того ни с сего вызвал к себе отнюдь не перспективного суперагента и не протеже видного деятеля коллаборационистского движения, а просто беглого советского офицера невысокого ранга, содержавшегося в одном из подчиненных ему лагерей и не зарекомендовавшего себя какими-либо действиями в пользу рейха. Возможно, от безделья, от затишья на фронтах, которое часто сопровождается паузой в работе разведслужб? По известной методике оценки событий наложим этот вызов на временную шкалу боевых действий. И с удивлением заметим, что руководитель всей политической разведки рейха на восточном направлении включил встречу с безвестным советским перебежчиком в число самых срочных дел на завершающем этапе советского контрнаступления в районе Курска, Орла и Белгорода, в разгар Смоленской, Чернигово-Припятской, Ельнинско-Дорогобужской и Донбасской операций Красной Армии, в период активной подготовки битвы за Днепр, во время штурма Синявинских высот. Кроме того, именно Грэфе в рассматриваемый период времени лично контролировал левого лидера Индийского национального конгресса (ИНК) Субхас Чандра Боса, послом при котором был назначен весьма результативный офицер СД, бывший заместитель резидента в Иране Роман Гамота. Он же руководил операциями в Турции и Иране, ставшем весьма ответственным участком работы из-за действовавшего там южного пути ленд-лиза. Обычного военнопленного Грэфе вызвал отнюдь не для выборочного личного контроля уровня работы инструкторов «Цеппелина», чтобы убедиться в качестве проведенной ими подготовки, а вообще непонятно ради чего. По словам Таврина, Грэфе, как заботливый родственник, «…расспрашивал о моих биографических данных, выяснял причины, побудившие меня дать согласие на сотрудничество с германской разведкой, после чего рассказал о заданиях, которые мне могут быть даны для работы на территории СССР… Он мне сказал, что может использовать меня для разведки, диверсии или террора, и предложил подумать — какая отрасль работы меня больше устраивает, заявив, что снова вызовет меня из лагеря в Берлин».
