— Дед был фанатом всевозможных страшилок, и на каждый случай у него имелась отдельная. Но любимая — о колдуне и чернокнижнике Стеньке Разине и его проклятых сокровищах. Все уши нам, пацанам, прожужжал об атамане, которого ни пуля не брала, ни сабля. И Валерка деда открыв рот слушал. Особенно когда тот про схроны рассказывал, заклятые на человеческих головах. Но он-то совсем ребенком был, а ты взрослый мужик и веришь в страшилки о проклятом золоте…
— Не о нечисти я, что якобы выскакивает из земли в местах схронов Стенькиных, а о ловушках, которые он расставил. До его кладов — теперь я это знаю точно — просто так не доберешься. И мешают этому не призраки убитых Стенькой людей, головы которых он закапывал вместе с сокровищами, а простейшие, но действенные механизмы. Если не знаешь о них, как минимум покалечишься, подбираясь к кладу, а скорее, погибнешь.
— Так чего ж ты лезешь на рожон до сих пор?
— О, я теперь калач тертый. Как сапер работаю, осторожно. Даже обычный глиняный горшок с медными монетами не трону, пока не обследую землю, в которой он зарыт.
— Обжегшись на молоке, дуешь на воду? — Мишка встал. Размял ноги. Его ноги стали стройными, мускулистыми. А когда-то брат был полноват. И ненавидел свое имя, потому что оно ассоциировалось с упитанным плюшевым медведем. — Пойдем отсюда, а? — предложил он. — Посидим где-нибудь, перекусим. Выпьем, если ты не за рулем.
— Я за рулем.
— Тогда выпью я.
— Не рановато?
— Боишься, что я по стопам бати пошел? — криво усмехнулся Мишка. — Не переживай, я пью четыре раза в год. Когда поминаю брата, наших непутевых родителей и на Новый год — этой мой любимый праздник, ты помнишь.
Глава семьи Карповых пил. Беспробудно. Но обладал таким богатырским здоровьем, что не только не умирал, приняв за час смертельную дозу в полтора литра водки, но даже с похмелья страдал не сильно. Более того, он на работу выходил после любой попойки. Две бутылки водки — минимальная суточная доза. На завтрак батя опрокидывал стакан и шел на рынок, где рубил мясо. За работой по стопочке выпивал бутылку. На ужин еще стакан. После чего ложился. И если его никто не тревожил, спал до утра. Но такие дни случались редко. Обычно батю кто-то, да беспокоил: то дружки, то жена. Мать семейства тоже выпивала, но не систематически. То есть была запойной. Месяц в рот не брала ни капли, потом срывалась и пропадала на три-четыре дня. Когда являлась, супруг ей устраивал головомойку. Но ссоры всегда заканчивались бурным сексом, поэтому мать сделала пять абортов и родила троих сыновей и дочь, но девочка умерла в младенчестве. Ее организм оказался не таким сильным, как у мужа, и женщина умерла, когда младшему ее сыну, Валерке, едва исполнилось десять.
Потеряв жену, Карпов-отец стал пить еще больше. Но поскольку на приличную водку денег хватать перестало, он перешел на суррогат. Он отца и сгубил. Но не сразу, как многих. Когда кто-то из дружков травился паленой водкой до смерти, батя отделывался рвотой и диареей. Он продолжал работать, но руки его уже слушались плохо. И как-то в один далеко не прекрасный день, разделывая говяжью тушу, Карпов-старший отрубил себе три пальца. Тот рабочий день стал для него последним. Батю уволили, и больше он трудоустроиться не пытался.
Умер отец спустя семь лет, пережив всех своих старых собутыльников и половину новых. А еще… младшего сына. На похоронах Валерки он не присутствовал. Саша с Мишей пытались отыскать папашу, чтобы сообщить ему страшную новость о гибели его отпрыска, но тот ошивался с дружками в каких-то неведомых Карповым трущобах и объявился уже после девятого дня.
Он скончался через семь месяцев. Напился, упал в сугроб, в нем уснул и больше не проснулся. От большой семьи Карповых остались всего два человека — Саша и Миша. Но и те оборвали общение после отцовских похорон. Хотя не ругались. Просто перестали друг друга понимать, вот и отдалились.
— Я звонил тебе все эти годы, — сказал Мишка брату. — Года полтора назад последний раз. Но ты всегда был не абонент.
— Да, я сменил номер сразу после похорон отца.
— Мог бы сообщить новый.
— Мог бы, но… — Саныч сорвал травинку и сунул ее в рот. Но тут же отбросил, осознав, что трава выросла на могиле. — Я был еще не готов к встрече с прошлым.
Он тоже поднялся.
— Ты изменился, — заметил Сан Саныч, внимательнее посмотрев на брата. — Стал стройным и красивым. Не таким, конечно, как я, но все же…
Братья рассмеялись. В их семье за красоту всегда отвечал младшенький, Валерка. А старшие отпрыски если чем и брали, то только не внешностью.
— Черт, как же я соскучился по тебе, Саныч! — выпалил Мишка и заключил брата в объятия.
— Ты будто и выше стал, — хохотнул он, отметив, что Михаил стал с ним вровень, а когда-то Саныч на него сверху вниз смотрел.
— Люди, чтоб ты знал, до двадцати семи лет растут, а когда ты меня видел последний раз, я еще молокососом был.
— А сейчас мужик. С бородой!
— Мне борода идет, не то что тебе. — Он огладил свою ухоженную бородку. — Так что, уходим?
— Да, пошли. Кому денег дать, чтоб за могилой присмотрели?
— Я уже дал. — Мишка вынул из кармана горсть шоколадных конфет и положил на могилу. Детьми они постоянно ездили на кладбище, чтобы собрать сладости. Кто-то из их товарищей брезговал, а Карповы нет. Не часто их дома баловали чем-то вкусным. — Куда поедем обедать?
— Выбирай сам, я по кафе и ресторанам не хожу.
— Совсем?
— Если не считать шашлычных на трассах, где приходится иногда перекусывать, то совсем.
— Да, в таком виде, как у тебя сейчас, только в придорожные кафе или в заводскую столовую.
— Ничего не имею против.
— Ну уж нет. Я в такие заведения не хожу. Засядем в пельменной.
— Чем она лучше столовки?
— О, это приличная кафешка. Даже модная. Интерьер в ретростиле, а-ля Советский Союз, но готовят и обслуживают по высшему разряду. Мне там рыбные пельмени нравятся. Со щукой особенно. Но с семгой тоже ничего.
— С семгой тоже ничего, — хмыкнул Саныч. — Когда-то кильке был рад. А где эта пельменная находится? — Мишка назвал адрес. — Слушай, давай тогда по пути в одно место заскочим.
— Мы же оба голодны.
— На пять минут. Я только кое-что отдам.
— Ладно, — нехотя согласился Мишка. — Скажешь хотя бы, куда мы?
— К дяде Абраму.
— Тому старику-ювелиру? Он еще жив?
— Месяц назад был жив.
— Ему же лет сто?
— Нет, всего девяносто три, — скупо улыбнулся Сан Саныч. Дядю Абрама он считал своим другом и единственным человеком «из прошлого», с которым он общался последние шесть лет.
* * *
Семья Карповых жила в большом старинном городе на берегу великой реки. Им принадлежал целый этаж деревянного дома в центре. Из окон был виден кремль и прочие исторические достопримечательности. Строению было полтора века, но оно неплохо сохранилось. В доме было тепло, но ни воды, ни канализации. Все во дворе — нужник, колонка. В историческом центре имелось много подобных домов, и их обитатели мечтали об обычных типовых квартирах, пусть и на окраине. Ходили на поклон к депутатам, писали петиции, телевидение вызывали. Но расселяли только ветхий фонд, а дом, в котором жили Карповы, мог простоять еще сто пятьдесят лет.
