— Знаете, я ведь не понимаю ни слова из того, что вы говорите, но мне кажется, что про книгу я все-таки поняла — что на самом деле все существует сейчас… но тогда мы могли бы предсказывать будущее? Раз оно уже есть?
— Нет, нет, — вовсе не застенчиво сказал застенчивый мужчина. — Оно есть не в том смысле, как диван или дом… время, знаете ли, — не пространство, по нему нельзя ходить!
Вэйя весело кивнула, точно обрадовалась тому, что ее поставили на место. Застенчивый, словно осмелев от того, что изгнал женщину из сфер высокой мысли, повернулся к Деарри и сказал:
— Мне кажется, что область применения темпоральной физики — этика. Вы бы согласились с этим, д-р Шевек?
— Этика? Не знаю. Я, видите ли, в основном занимаюсь математикой. Нельзя составить уравнение этического поведения.
— Почему нельзя? — спросил Деарри.
Шевек не обратил внимания и продолжал:
— Но хронософия действительно затрагивает этику, это верно. Потому что с нашим чувством времени связана наша способность отличать причину от следствия, средства от цели. Опять-таки, младенец, животное — они не видят разницы между тем, что они делают сейчас, и тем, что произойдет вследствие этого. Они не могут сделать лебедку или дать обещание. А мы можем. Видя разницу между «сейчас» и «не сейчас», мы способны уловить связь между ними. И тут на сцену выступает мораль. Ответственность. Говорить, что плохие средства приведут к хорошей цели — все равно, что сказать, что если я потяну за веревку на этом блоке, то она поднимет груз на другом. Нарушать обещания значит отрицать реальность прошлого; поэтому это не означает отрицать надежду на реальное будущее. Если время и разум — функции друг друга, если мы — создания времени, то нам следует знать это и попытаться использовать это наилучшим образом. Действовать, сознавая свою ответственность.
— Но послушайте, — сказал Деарри, несказанно довольный собственной проницательностью, — вы же сами сейчас сказали, что в вашей системе Одновременности нет ни прошлого, ни будущего, а есть только нечто вроде вечного настоящего. Так как же вы можете нести ответственность за книгу, которая уже написана? Все, что вы можете делать — это читать ее. Не остается никакого выбора, никакой свободы действий.
— Это дилемма детерминизма. Вы совершенно правы, в симультаническом мышлении она подразумевается. Но в секвенциальном мышлении тоже есть своя дилемма. Ее можно проиллюстрировать таким детским примером: вы бросаете камень в дерево, и если вы — симультанист, то камень уже попал в дерево. А если вы — секвенциалист, то он никогда не долетит до него. Что же вы выбираете? Может быть, вы предпочитаете бросать камни, не задумываясь об этом, тогда выбирать не надо. А я предпочитаю усложнять и выбираю и то, и другое.
— А как… как вы их примиряете? — очень серьезно спросил застенчивый.
От отчаяния Шевек чуть не расхохотался.
— Не знаю. Я уже очень давно занимаюсь этой проблемой! В конце концов, камень все же попадает в дерево. Ни чистая последовательность, ни чистое единство не объясняет этого. Нам нужна не чистота проблемы, а комплексность, взаимосвязь причины и следствия, средства и цели. Наша модель космоса должна быть столь же неисчерпаемой, как и сам космос. Комплекс, включающий не только долговечность, но и творение, не только бытие, но и становление, не только геометрию, но и этику. Мы добиваемся не ответа, мы лишь хотим знать, как поставить вопрос…
— Все это прекрасно, но промышленности нужны ответы, — сказал Деарри.
Шевек медленно обернулся, взглянул на него сверху вниз и вообще ничего не сказал.
Наступило тяжелое молчание, в которое ворвалась Вэйя, грациозная и непоследовательная, вновь заговорив о предсказание будущего. Эта тема привлекла и других, и все начали делиться впечатлениями от визитов к гадалкам и ясновидящим.
Шевек решил больше ничего не говорить, о чем бы его не спрашивали. Ему еще сильнее хотелось пить; он протянул официанту свой бокал и выпил приятную шипучую жидкость. Он обвел взглядом комнату, других гостей, силясь рассеять этим гнев и чувство неловкости. Но они тоже вели себя очень эмоционально для иотийцев — кричали, громко смеялись, перебивая друг друга. Одна парочка в углу обнималась и целовалась. Шевек отвернулся — ему стало противно. Неужели они эгоизируют даже в сексе? Он считал, что ласкать друг друга и совокупляться на глазах у людей, не разбившихся на такие же пары, — так же непристойно, как есть на глазах у голодных. Он снова прислушался к тому, что говорили стоявшие рядом с ним. Теперь все они спорили о войне, о том, что предпримет Ту, и что предпримет А-Ио, и что предпримет СПП.
— Почему вы рассуждаете так абстрактно? — спросил он вдруг, сам удивляясь, что заговорил, хотя перед этим решил молчать. — Ведь это не названия стран, это люди убивают друг друга. Почему солдаты идут на войну? Почему человек идет и убивает людей, которых он даже не знает?
— Но ведь для того и существуют солдаты, — сказала маленькая женщина с очень белой кожей и с опалом в пупке. Несколько мужчин принялись объяснять Шевеку принцип национального суверенитета. Вэйя перебила:
— Дайте же ему сказать. Как бы вы расхлебали эту кашу, Шевек?
— Выход простой.
— Какой же?
— Анаррес!
— Но то, что вы все делаете там, на Луне, не решает наших здешних проблем.
— У людей всюду одна и та же проблема. Выживание. Вид, группа, индивид.
— Самозащита нации… — выкрикнул кто-то.
Они спорили с ним, он — с ними. Он знал, что он хочет сказать, и знал, что это должно всех убедить, потому что это ясно и верно, но почему-то никак не мог высказать это, как следует. Все кричали. Маленькая белокожая женщина похлопала по широкому подлокотнику кресла в котором сидела, и он сел на подлокотник. Ею выбритая, шелковистая головка выглядывала из-под его руки. Глядя на него снизу вверх, она сказала:
— Привет, Лунный Человек!
Вэйя сначала пошла к другой группе, но теперь она опять стояла возле него. Лицо ее раскраснелось, глаза казались большими и влажными. Ему показалось, что на другом конце комнаты мелькнул Паэ, но народу было столько, что лица сливались. Все происходило как-то отрывочно, с провалами между отрывками, как будто ему позволили из-за кулис, наблюдать в действии Цикличный Космос из гипотезы старой Гвараб.
— Необходимо поддерживать принцип законной власти, иначе мы просто выродимся в анархию! — громогласно заявил какой-то толстый нахмуренный мужчина. Шевек сказал:
— Да, да, выродитесь! У нас уже сто пятьдесят лет анархия.
Из-под подола расшитой сотнями мелких жемчужинок юбки маленькой белокурой женщины выглядывали пальцы ее ног в серебряных сандалиях. Вэйя сказала:
— Но расскажите же нам об Анарресе — какой он взаправду? Там действительно так чудесно?
Он сидел на подлокотнике кресла, а Вэйя устроилась на пуфике у его колен, поджав ноги, прямая и гибкая; ее мягкие груди не сводили с него своих слепых глаз; на ее раскрасневшимся лице играла самодовольная улыбка.
