В Чикаго у Майкла Дж. Винсента состоялась деловая встреча с рекламщиками, обслуживающими ферму его тестя. Днем он возвращался в Элмвуд-Спрингс, но перед отъездом надо было купить какой-нибудь подарок жене. Завтра шестая годовщина их свадьбы, и старик будет следить за ним, точно ястреб.
Перед женитьбой Майкл надеялся, что тесть выстроит им собственный дом, но старик уговорами и угрозами заставил молодых поселиться в его огромном особняке.
– Когда-нибудь этот дом станет вашим, – сказал он, – и то время, что отпущено нам с матерью, мы хотим быть ближе к нашей дочери.
И вот теперь Майкл вел игру и выжидал. С женой и тещей было проще. Но ублажить старика становилось все труднее.
В магазине Майкл смахнул снег, припорошивший плечи, и в ювелирном отделе поманил смазливую продавщицу:
– Иди-ка сюда, красавица. Выбери что-нибудь из этой мишуры и упакуй.
– Но что вы предпочитаете, сэр? – растерялась продавщица. – Рубины или, может, изумруды…
– Все равно, просто выбери что-нибудь. Я вернусь и заберу. Где продаются запонки?
– Вон там, через два отдела.
Не имело значения, что подарить жене. Целыми днями она торчала в своей комнате, готовила благотворительные акции или возилась с кошками, которых надарила тетка Шимфизл. Ей ничего не нужно. Все нужно только ему.
Они родились в один год. Ханне Мари отец давал все что ни пожелает. А он, шестой из восьми верещащих детей, рос в южном пригороде Чикаго, в однокомнатной съемной квартире, грязной и без горячей воды. От отца он получил только оплеуху и пинок под зад, когда ему исполнилось пятнадцать. В тот день он дал две клятвы: не заводить детей и не переступать порога этой квартиры. Обе исполнил. Через несколько лет, проезжая мимо своего бывшего дома, он глянул на темное расшатанное крыльцо и подумал, жив ли кто из его семейства. Лучше бы – нет. Узнай родичи, что он при деньгах, постарались бы их захапать, но черта лысого. Слишком тяжело они достались.
Работать он начал в тринадцать лет – стоял на шухере, пока ребята собирали дань с игорных заведений, и получал приличные башли, но этого было мало. С детства ему казалось, будто сквозь чужое окно он, расплющив нос о стекло, смотрит, как живут другие люди. И его испепеляло желание оказаться по их сторону окна. Ради этого он был готов на все – врать, жульничать, воровать… или жениться на богатой.
Майкл не хотел возвращаться в Чикаго. Там он маленько наследил. Устроился в рекламное агентство, и вроде бы все шло хорошо. А потом одна конторская девица сказала, что беременна, и он крепко озлился. Девка завела бодягу – мол, женись теперь. А была всего-навсего секретаршей. Майкл позвал ее в ресторанчик рядом с работой, чтобы все обсудить.
Через два часа девушка сидела за столиком одна, уставившись на клочок бумаги с именем и адресом в районе, где прежде не бывала. Когда низенький толстяк открыл дверь служебного входа камеры хранения, он увидел юную блондинку, дрожавшую от страха перед тем, что ее ожидало. Она была очень похожа на последнюю девушку, присланную Сардино.
К половине восьмого вечера Херши Абрамс весь взмок, измотавшись за два часа работы. Наконец он набрал номер Сардино и просипел в трубку:
– Это я… Облом.
– Что?
– Она умерла. Не понимаю, что случилось. Я не смог остановить…
– Кто умер? О чем ты?
– Девица… которую ты прислал. Истекла кровью. Давай приезжай и забери ее.
– Не понимаю, о чем ты. Я никого не присылал.
– Блондинка. Сказала, от тебя.
– Не знаю я никакой блондинки.
С Абрамса пот уже лил градом.
– Ну помоги. Она мертвая.
– Говорю же, я не знаю никакой девицы.
– Что мне делать?
– Понятия не имею. Наверное, надо вызвать полицию, – сказал Сардино и повесил трубку.
Херши остолбенел. На своем веку он повидал хладнокровных подонков, но такого еще не встречал. Отмазался вмиг.
Энтони Сардино знал, что против него ничего нет, но счел за благо уехать. Дуры бабы. Он решил с ними больше не связываться, если это не сулило выгоду.
Бостон, Массачусетс
1967
Энтони Патрик Сардино, присвоивший себе имя Майкл Джеймс Винсент, был наполовину ирландцем, наполовину итальянцем и стопроцентным сукиным сыном. Притом красивым, обаятельным и напористым. Сейчас он жил в Бостоне и работал в рекламной фирме.
Он приглядывался к стильным парням – как они ходят, как одеваются. Перенять их манеру было несложно. Произвести впечатление он умел. Нынче через приятеля он затесался на студенческую вечеринку. Студентки ему нравились. Оглядывая контингент, он ее и заприметил. Кого-то спросил, кто такая эта глухонемая девушка.
– А, это Свенсен, – ответил студент. – У отца ее огромная молочная ферма где-то на Среднем Западе. В Миссури, кажется.
О коровах он знал не много. Отец и дядья трудились на чикагских скотобойнях. Работа грязная и вонючая, он бы в жизни за такую не взялся. А вот владеть молочной фермой, большой, красивой и чистой, вполне можно. Он снова взглянул на девушку. Очень даже ничего. Этакая симпатяшка с открытым простодушным взором. Ну и что из того, что глухая? Безмолвная жена – это очень мило. Он ей кивнул и улыбнулся. О, смутилась. Даже покраснела. Нет, она совсем недурна. Он отставил стакан с пивом и подошел к ней.
День матери
На «Тихих лугах» царило хорошее настроение. Здесь очень любили весну. Сперва – Пасха, а это значит, что придет куча народу и весь холм будет уставлен корзинами с белыми лилиями.
А нынче – День матери. Даже если тебе самой не довелось стать матерью, у тебя-то мать была и, стало быть есть, кого сегодня вспомнить. Тед Норд стрём мог поздравить маму лично.
– Я просто счастлива, что сын мой рядом со мной, – сказала Катрина. – О лучшем Дне матери нельзя и мечтать.
Мэкки с Нормой заехали за тетей Элнер, и все вместе они отправились на кладбище. Последние шестьдесят с лишним лет Элнер привозила матери розы. Мэкки и Норма последовали ее примеру.
К вечеру холм утопал в аромате роз. Уже засыпая, Ида проговорила:
– Как приятно, когда тебя помнят, правда?
– Да, – ответила Катрина. – Тебе повезло иметь такую чудесную дочку.
– Она всегда была милой девочкой, – улыбнулась Ида. – Нервной, но милой.
Для Тотт Вутен День матери прошел незаметно. Она его и за праздник-то не считала. Одно время дочь ее, Дарлин, вместе с ней работала в салоне красоты, пока не выкрасила жену священника в ярко-оранжевый цвет. Девчонка не могла прочесть этикетку хоть убей. А потом оставила зажженную сигарету на полке с бумагами и устроила пожар. Она стала помехой, пришлось ее уволить. А у нее еще хватило наглости потребовать выходное пособие в размере месячного жалованья. Это с родной-то матери.
