Чейз пришел в ярость. «Я чувствовал тогда высшее негодование, и ярость моя была бы не меньше, если бы это был любой другой член команды, – писал он. – Я выхватил пистолет и приказал ему немедленно отдать хлеб, если он взял его, иначе я вынужден буду стрелять». Петерсон немедленно исполнил приказ, «плача о том, – вспоминал Чейз, – что лишь суровая необходимость заставила его сделать это». Почти в три раза старше любого из них, Петерсон был на пределе своих сил и знал, что без добавочной порции еды скоро умрет. И тем не менее первый помощник чувствовал, что должен преподать урок остальным. «Это было первым нарушением, – писал он, – и наши жизни, наши надежды на избавление от страданий призывали к воздаянию». Но, как заметил Никерсон, Петерсон был старым добрым человеком, и «только жестокие муки голода могли толкнуть его на подобный поступок». Чейз, наконец, решил проявить милосердие. «В своей душе я не мог найти решимости взыскать с него по всей строгости, хотя это, бесспорно, нужно было сделать». Чейз предупредил Петерсона, что следующая попытка будет стоить ему жизни.
Легкий бриз дул и весь следующий день, и следующую ночь. Натянутые отношения в команде Чейза вновь стали более дружескими, но страдания не прекращались ни на минуту. Тела пожирал голод, и ежедневная пайка в полторы унции хлеба ничем не могла помочь. Однако раздача пищи оставалась самым важным событием дня. Некоторые пытались растянуть свою пайку, глодая ее как можно дольше, надгрызая и наслаждаясь каждым крохотным кусочком. Другие проглатывали все сразу, надеясь обмануть желудок кажущимся изобилием. И все без исключения тщательно облизывали пальцы.
Той ночью тихие воды у лодки Чейза вдруг вскипели пеной, когда что-то огромное врезалось в корму. Цепляясь за планширы, путешественники приподнялись и увидели акулу, почти такую же крупную, как та косатка, что атаковала лодку Полларда. «Она плавала вокруг, явно голодная, и все пыталась укусить днище, как будто собиралась попробовать древесины». Монстр клацал пастью у рулевого весла, потом попытался прогрызть киль, словно его мучил голод не меньшей силы, чем тот, что терзал людей.
На дне лодки лежало копье. Точно такое же, каким Чейз хотел поразить кита, потопившего «Эссекс». Если б им удалось убить эту гигантскую акулу, то еды бы хватило на несколько недель. Но когда Чейз попытался ударить монстра, то обнаружил, что у него нет сил даже на то, чтобы пробить его шершавую кожу.
«Она была намного больше обычной акулы, – писал Чейз, – и демонстрировала такую бесстрашную злобу, что мы по-настоящему испугались. И наши попытки убить тварь обернулись попытками как-то защитить себя от нее». Мало что можно было бы сделать, если бы акула расколола их лодку, но в конечном счете ей надоело возиться с ними. «Разочарованная бесплодными попытками, – писал Чейз, – она вскоре ушла».
На следующий день акулу заменила группа дельфинов. Почти час экипаж Чейза пытался поймать хоть одно из этих игривых созданий. Каждый раз, когда дельфин подплывал ближе, матросы старались ударить его копьем. Но, как и в случае с акулой, люди, по словам Никерсона, «не могли собрать достаточно сил, чтобы пробить их толстую шкуру». Если акула – примитивная машина убийства, то дельфины – одни из самых умных млекопитающих на Земле. Сообразительность и ловкость дельфинов скоро стали очевидны для всех изголодавшихся двуногих, собравшихся в лодке. «Они скоро оставили нас, – писал Никерсон, – радостно выпрыгивая из воды и испытывая явное удовольствие. Бедолаги, насколько же они превосходили нас и даже не догадывались об этом».
В следующие два дня, семнадцатого и восемнадцатого января, ветер снова стих. «Мы вновь испугались полного штиля и палящего солнца», – писал Чейз. На шестидесятый день после крушения «Эссекса» даже Чейз решил, что им суждено умереть. «Мы думали, что Божественное провидение наконец оставило нас, – писал первый помощник, – и все наши усилия продлить бренное существование были тщетны». Они спрашивали себя, какой будет их смерть. «Ужасные чувства овладели нами! Мы думали о смерти и о муках, которые мы испытаем, и эти воображаемые мучения угнетали дух и тело не меньше настоящих».
Ночь восемнадцатого января Чейз назвал «отчаянной вехой наших страданий». Два месяца лишений и страха достигли своего пика, люди с ужасом ждали неизбежного. «Мы были на пределе страха и предчувствия смерти, – писал Чейз, – мысли наши были темными, мрачными и путаными». Часов в восемь темнота вдруг наполнилась знакомыми звуками – дыханием кашалотов. Эта черная ночь и звуки, которые раньше разжигали охотничьи инстинкты, теперь испугали китобоев. «Мы четко слышали, как они бьют хвостом по воде, – писал Чейз, – а наши воспаленные умы дорисовывали ужасные подробности». Поскольку киты появились прямо вокруг них, Ричард Петерсон впал в панику и умолял своих товарищей поскорее грести оттуда. Но ни у кого не было сил даже поднять весло. После того как три кита, «издавая ужасные звуки», прошли прямо под ними один за другим, стая исчезла.
Когда Петерсон успокоился, он заговорил с Чейзом о своих религиозных убеждениях. Хотя он знал, что его собственная смерть неизбежна, вера в Бога оставалась такой же сильной. «Он рассуждал очень взвешенно, – писал Чейз, – и с большим самообладанием». У Петерсона в Нью-Йорке оставалась жена, и он попросил Чейза, если тот доберется домой, навестить ее. На следующий день, девятнадцатого января, ветер дул так отчаянно, что путешественники вынуждены были убрать паруса. Сверкала молния, лил дождь, а ветер «крутился, как стрелка компаса». Словно их небольшое суденышко, затерянное в океане, Петерсон лежал на дне лодки «удрученный и подавленный». К вечеру ветер наконец устоялся и подул с северо-востока. Двадцатого января, ровно через два месяца после крушения «Эссекса», Ричард Петерсон объявил, что ему пришла пора умирать. Когда Чейз предложил ему порцию хлеба, он отказался, сказав: «Мне это уже не поможет, зато может помочь вам». Вскоре после этого он потерял способность говорить.
Современные сторонники эвтаназии долго утверждали, что голод и обезвоживание – простая и безболезненная смерть для неизлечимо больных пациентов. На последних этапах пропадают и голодные спазмы, и чувство жажды. Пациент впадает в бессознательное состояние и тихо умирает. Именно так и скончался Ричард Петерсон. «Казалось, его душа покидала тело без боли, – писал Чейз, – и в четыре часа он умер». На следующий день, на тридцати пяти градусах семи минутах южной широты и ста пяти градусах сорока шести минутах западной долготы, в тысяче миль от Хуан-Фернандеса, тело Петерсона присоединилось к Джою в их огромной могиле.
Глава одиннадцатая
Азартная игра
Двадцатого января 1821 года, через восемь дней после того, как они потеряли лодку Чейза, Поллард и Хендрикс остались без еды. В тот день умер Лоусон Томас, один из чернокожих моряков с лодки Хендрикса. У них оставался лишь фунт галет на десятерых, Хендрикс и его команда заговорили о том, что было на уме у всех: стоит ли им съесть тело?
Ровно столько, сколько корабли бороздят морские просторы, голодающие матросы поддерживают себя, питаясь останками умерших товарищей. К началу девятнадцатого века людоедство в море было так распространено, что оставшиеся в живых спешили сообщить своим спасителям, что не ели человечины. Один из исследователей того времени писал, что «не было ничего необычного в том, чтобы подозревать голодающую жертву кораблекрушения в каннибализме». Один из наиболее полно описанных случаев людоедства произошел зимой 1710 года, когда галеон «Ноттингем», британское торговое судно под командой капитана Джона Дина, потерпел крушение на острове Бун, крошечной голой скале недалеко от побережья Мэна. И хотя материк был в пределах видимости, экипаж никак не мог добраться туда. Когда на третьей неделе умер судовой плотник, один из членов команды предложил съесть его тело. Капитан Дин сначала нашел это предложение «прискорбным и отвратительным». Но пока они стояли у тела плотника, обсуждение не стихало. «Поразмыслив и взвесив законность и греховность этого поступка, с одной стороны, и жизненную необходимость – с другой, – писал Дин, – и разум, и совесть были вынуждены подчиниться аргументам желудка».
