«Моби Дик» не принес автору ни славы, ни успеха. В 1852 году, через год после выхода романа, Мелвилл, наконец, посетил Нантакет. Он поехал на остров в июле, со своим тестем, судьей Лемуэлем Шоу, тем самым судьей, который двенадцатью годами ранее вел дело о разводе Оуэна Чейза. Как до него Эмерсон, Мелвилл искал не Чейза, отставного капитана китобойного судна, живущего на доходы от вложений, а Джорджа Полларда, обыкновенного сторожа. Мелвилл останавливался в «Оушн Хауз» на углу Централ и Броад-стрит. Наискосок стоял дом, в котором Джордж и Мэри Поллард прожили долгие годы. Мелвилл описал капитана «Эссекса» на закате его жизни. «Для местных он был никем, для меня – самым потрясающим человеком, которого я когда-либо видел, хотя держался он скромно и даже немного униженно».
Писательская карьера Мелвилла была подобна китобойной карьере Полларда. Никто не читал «Моби Дика», и Мелвилл был вынужден устроиться на работу в нью-йоркский порт таможенным инспектором. Он больше не писал романов, но писал стихи. Есть длинное мрачное стихотворение «Кларел», где выведен персонаж, похожий на Полларда. В нем после двух неудачных рейсов капитан становится «ночным сторожем на причале, сторожа до утра грузы».
Мелвилл чувствовал сильное сходство с капитаном «Эссекса», и это стихотворение отчасти описывает и самого автора. В нем есть и описание человека, которого Мелвилл встретил однажды на улицах Нантакета: он никогда не улыбался, не откликался, когда его звали. Он был не уныл, но кроток и сдержан. Терпеливый, он никому не возражал. Он как будто думал о чем-то тайном.
К 1835 году, когда Овид Мейси с помощью Уильяма Коффина-младшего издал свою «Историю Нантакета», Нью-Бедфорд уже перехватил у Нантакета лидерство в китобойном промысле. Нантакетская банка – досадная неприятность в ранние годы истории острова – стала настолько большим препятствием на пути развития китобойного промысла, что Нантакет проиграл в конкурентной борьбе. Китобойные суда стали настолько большими, что разгружать их у банки было слишком дорого и долго. В 1842 году Питер Фолджер Юэр спроектировал и построил два стотридцатипятифутовых «верблюда». Гигантские деревянные плавучие платформы, сухой док, позволявший легко разгружать корабли, минуя нантакетскую банку. Но факт оставался фактом: гавань в Нью-Бедфорде была намного удобнее и ближе к растущей сети железных дорог, по которым торговцы отправляли спермацетовое масло на рынки Америки.
Нантакетцы и сами были виноваты в том резком обвале бизнеса, который захлестнул остров в 1840‑х. Когда китобои из Нью-Бедфорда, Нью-Лондона и Сэг-Харбора открывали в Тихом океане новые китовые пастбища, нантакетцы все цеплялись за свои старые, давно опустошенные маршруты.
Не все благополучно было и на острове. Квакеры, когда-то ведущая культурная и духовная сила сообщества, разбились на несколько соперничающих сект. В 1830—1840-х на острове открылось огромное множество молитвенных домов. Устои религии соблюдались уже не так строго, и нантакетцы принялись демонстрировать богатство, которое раньше старались скрыть. Мейн-стрит украсилась новыми кирпичными домами и гигантскими особняками. Даже несмотря на то что обороты от китобойного промысла с каждым годом уменьшались, это, казалось, никого не беспокоило. А потом жаркой июльской ночью 1846 года кто-то крикнул страшное слово «Пожар!».
Если верить записям, это было крайне жаркое лето. Деревянные здания были сухие, как трут. В несколько коротких минут огонь перекинулся со шляпной фабрики на Мейн-стрит к соседним домам. Тогда в Нантакете не было городской пожарной бригады, лишь несколько частных контор занимались тушением пожаров. Огонь распространялся по Мейн-стрит с пугающей скоростью, и некоторые домовладельцы начали торговаться с частными конторами, чтобы защитить свои дома. Но вместо того чтобы действовать всем вместе, отдельные пожарные бригады бросались туда, где им платили больше, и позволили пожару распространяться беспрепятственно и бесконтрольно. Раскаленный воздух создал воздушные потоки, разбушевался ветер, который понес огонь по узким улицам во всех направлениях. Куски горящих обломков летели в воздух и приземлялись на крыши зданий, стоящих далеко от пламени. Пытаясь сдержать огонь, пожарные бригады взрывали дома, внося еще большую сумятицу. Орандж-стрит, на которой жил Оуэн Чейз, была расположена далеко в южной части города. Но дом Полларда на главной улице оказался в эпицентре пожара. К счастью, огонь повернул на восток, к гаваням, прежде чем занялся дом Полларда. И, хотя все здания в Ист-Сайде сгорели, Полларду на этот раз повезло.
Вскоре огонь достиг берега. Масляные склады затянуло черным дымом, а потом они вспыхнули. Когда рванули бочки, река жидкого огня потекла по причалам в гавань. Одна команда пожарных установила на отмели насосы и качала воду оттуда. Они слишком поздно поняли, что их окружает быстро распространяющийся огонь. Оставался единственный способ спастись – нырнуть и под ревущим пламенем плыть к чистой воде. Их деревянная пожарная машина сгорела дотла, но людям удалось спастись. К утру почти треть города, весь деловой район превратился в выжженную пустошь. Но сильнее всего пострадали причалы. Масло горело так жарко, что не осталось даже пепла. В городе говорили, что киты, наконец, дождались возмездия. Но Нантакет быстро отстроился. На этот раз в кирпиче.
Нантакетцы пытались убедить себя, что тревожный спад в китобойном промысле – временное явление. Но всего через два года, в 1848-м, в Калифорнии нашли золото. Сотни нантакетцев попались на удочку легкой наживы. Оставив китобойный промысел, они отправились в Сан-Франциско пассажирами на тех же самых судах, на которых когда-то выходили на китовую охоту. Золотые ворота стали кладбищем бесчисленных нантакетских вельботов. Нантакетцы бросали их гнить на берегу. Судьба Нантакета была решена задолго до того, как в 1859‑м Эдвин Дрейк нашел в Титузвилле, Пенсильвания, нефть. В следующие десять лет население острова стремительно уменьшилось с десяти до трех тысяч человек. «Нантакет теперь похож на мертвый город, – рассказывал один писатель. – Такое не часто увидишь в Новой Англии: обветшалые дома с пыльным налетом аристократизма. Жители смотрят мечтательно, словно живут воспоминаниями о прошлом». И хотя китобойный промысел вплоть до 1920-х годов развивался в порту Нью-Бедфорда, остров, название которого когда-то было синонимом китобойного дела, всего через сорок лет после крушения «Эссекса» был сброшен со счетов. Шестнадцатого ноября 1869 года последнее китобойное судно «Оак» покинуло гавань, чтобы уже никогда не вернуться.
Популяция кашалотов оказалась удивительно стойкой к тому, что Мелвилл назвал «безжалостным истреблением». Считается, что нантакетцы и их коллеги-янки с 1804-го по 1876 год убили свыше двухсот двадцати пяти тысяч кашалотов. В 1837 году, самом удачном году за историю китобойного промысла в XIX веке, было убито шесть тысяч семьсот шестьдесят семь кашалотов. Для сравнения – в 1964 году, самом удачном году в веке XX, было убито двадцать девять тысяч двести пятьдесят пять кашалотов. Пугающая статистика. Некоторые исследователи полагают, что китовая охота сократила популяцию кашалотов на 75 процентов. Другие говорят лишь о 8—18 процентах. Кто бы ни был прав, кашалоты преуспели больше, чем любые другие животные семейства китовых, на которых охотится человек. Сегодня в мире насчитывается от полутора до двух миллионов кашалотов, и это самая большая популяция китовых.
