– Как же так, Милочка? – удивлялась она. – И как мы дотянем до зарплаты?
Милочка беспечно махала рукой:
– С голоду не помрем! Как-нибудь, мам!
– Как-нибудь, – повторяла та и заметно грустнела.
С голоду, разумеется, не помирали – на картошку и макароны всегда хватало. Ели пустую картошку и смеялись.
– Вот она, расплата за удовольствие! – шутила мама. – Нет, все-таки Нюра была права: я жуткая неумеха и совсем безголовая!
– А ты мне такой нравишься, мам! – отвечала Милочка.
И мать улыбалась и молодела.
Без Нюры была свобода: гуляй – не хочу! Никто не заглядывал в тетрадки с уроками, никто не зудел за плечом. Не заставлял есть перловую кашу.
В пятнадцать лет Милочка поняла, что она красавица. Как поняла? Да очень просто – на нее обращали внимание, оборачивались. Сосед Пал Васильич при ее появлении громко крякал и сильно краснел, с испугом оглядываясь на свою суровую супружницу Галю. Галя сводила брови и грозила пальцем:
– Я тебе! Старый хрен! Ишь, разохотился! – И тут же начинала смеяться. – Ну посмотри, посмотри! Чё тебе еще остается? Только глазками твоими бесстыжими и лупать! А потомушта… Сам знаешь, почему!
Пал Васильич белел и быстро скрывался за своей дверью.
– От же старая кобелина! – теперь уже грустно вздыхала Галя. – Всю жизнь ведь… Никого, сволочь, не пропускал.
Одноклассники не давали Милочке проходу – подкладывали в портфель записки, оставляли в парте шоколадки или открытки, караулили ее у школы и торчали под ее окнами.
В девятом классе она увлеклась шитьем – девчонки передавали друг другу выкройки, срисованные из «Крестьянки», «Работницы», «Силуэта». Шить у нее получалось лучше всех в классе – даже вредная учительница труда ее хвалила: «Талант у тебя, Иванова! Просто талант!»
За тканями девчонки ездили в столицу. Иногда удавалось «урвать» что-нибудь из косметики: польскую помаду, ленинградскую тушь, лак для волос. А там заодно и гуляли – парк Горького, Сокольники, ВДНХ. Ели мороженое, пили сладкую воду.
Теперь Милочка, по словам матери, «была одета» – появились платья в горох и в полоску, пышные, на подкладке юбки, блузочки в талию. А уж талия у Милочки была будь здоров – всем на зависть!
Подводила только обувь – и дорого, и не достать.
– И в кого она такая? – удивлялись соседки. – Вон, Вера-то совсем обыкновенная! – Они провожали взглядом Милочкину мать. – А Милка у нее – высший класс!
Милочка разглядывала себя в зеркале.
– Да, ничего, – скромничала она.
Но «ничего» – это было не совсем то слово, которое было уместно. Была она хороша фантастически – карие, с рыжинкой глаза, изящный и тонкий носик, пухлые губы и нежная смугловатая кожа. Густые, мягкой волной, русые волосы, тонюсенькая талия и высокая, большая, не по годам, грудь. Ну и стройные, очень стройные и красивые, длинные ноги.
Училась Милочка средне – науки были ей неинтересны – ни точные, ни гуманитарные. Читать она не любила, к музыке была равнодушна. Увлечения девчонок стихами не понимала и не разделяла, считая все это полными глупостями. Она вообще ко всему была равнодушна. Ко всему и ко всем. О чем она мечтала? Да она бы и сама сформулировала это с трудом. О любви? Да как-то… Не очень. О хорошем муже, о детях? Нет, замуж ей не хотелось, дети раздражали. А, вот! Милочка мечтала жить красиво. Безбедно, сытно, нарядно.
В красивой жизни она понимала немного – так, впечатления от иностранных фильмов, редких журналов, да, пожалуй, и все.
Но – знала точно – красивая жизнь есть! И кстати, где-то совсем рядом, недалеко. Скорее всего, в столице, в Москве. А это рукой подать! Только с умом надо к этому подойти. Вот тогда и получится.
Плюс – есть у нее кое-что поважнее семьи или там образования. У нее есть красота. А с этим богатством все достижимо, не правда ли? Особенно если вспомнить старые сказки, «Золушку» или там – Милочка задумывалась – что еще? В литературе она была не сильна.
Любила она, пожалуй, только мать – единственного близкого человека. Но и к матери относилась с легким презрением – скучно, тоскливо и даже страшно проживала та свою жизнь, в нищете, тяжелом труде, в вечном подсчете копеек, в вечном страхе – перед начальником цеха камволки, перед Нюрой, перед соседями. Даже от участкового Мишки, горького пьяницы, шарахалась. Спрашивается – почему? Что она такого сделала, чтоб бояться этого урода? Всех боялась, перед всеми заискивала.
Продавщица в молочном вечно подсовывала ей просроченный кефир. Обнаруживалось это только дома – там, в магазине, матери было неловко посмотреть на срок изготовления. Милочка пеняла ей, что она трусиха и растеряха, требовала вернуть брак обратно. Мать начинала плакать и отказывалась идти разбираться.
– Кого ты боишься? – негодовала дочь. – Эту тварь?
Милочке было пятнадцать, когда она не выдержала и сама отправилась в молочный. Подойдя к прилавку, со стуком шмякнула бутылку с кефиром и бросила пачку с творогом.
– Угощайся! – сказала она наглой и высокомерной продавщице.
Та, известная хамка, оторопела. Очередь замерла, а Милочка, прищурив глаза, повторила:
– Ну что же ты? Растерялась? Угощайся! Кефирчику выпей. Может, пронесет, а?
Продавщица засуетилась, покраснела как рак и заменила Милочке кефир и творог.
Милочка удовлетворенно кивнула и удовлетворенно добавила:
– Вот и правильно! Так и дальше делай! – И гордо, с достоинством удалилась под тихий шепот ошарашенной очереди.
С той поры мать никогда не приносила просроченные продукты.
И Гальку, вредную соседку, Милочка поставила «куда надо», та вечно придиралась к матери по всяким пустякам: то чайник забыла выключить, то свет в ванной оставила, то с ботинок в прихожей натекло, то с зонта накапало.
– Не нравится – убери! – цыкнула Милочка. – Возьми тряпку и убери! Весь день на кухне болтаешься, языком чешешь! А люди работают, если ты не заметила!
И вредная Галька заткнулась.
Мать удивлялась, умилялась и, как всегда, боялась.
– Милочка! Я понимаю, ты моя защитница и ты молодец. Но… все же, так грубо… Зачем портить с соседями отношения? Можно же было и как-то помягче…
– А если «помягче», как ты выражаешься, – фыркала Милочка, – тогда лови в супе плевки! Хамы ведь по-хорошему не понимают! Ты что, не заметила?
Милочка часто думала о том, что мать в молодости была симпатичной, да только всю жизнь в шкафу у нее висело два платья – летнее и на зиму.
– А мне больше не надо! – говорила она.
Не надо… Страшно-то как! Не то страшно, что платьев всего два, а то, что не надо. Милочка так не хотела. Да и вообще ей вся эта убогая, нищая, «паучья», скандальная, мелкая и грубая жизнь порядком поднадоела. Противно все это. Мышиная жизнь – не человеческая, а именно мышиная. И она, конечно же, этого избежит! Очень постарается избежать! И это у нее получится, поверьте.
