– Часть икон нам разрешили вывезти, – объяснила Лида. – Один ящик. Без риз. Ризы для большевиков представляют ценность, – с усмешкой добавила она. – Что ж, надо спасти хотя бы часть. Все, что останется здесь, мы уже не спасем.
Надя сделала протестующий жест, словно силясь возразить. Но изо рта у нее вырвалось только мычание.
– Что, Наденька? – ласково спросила Лида. – Ну скажи, скажи… Ребенка надо лечить, – твердо произнесла она. – Итак, решено. Собирайтесь.
Лида вышла из комнаты. Надя снова попыталась что-то сказать.
– Что? – рассеянно спросила Вера. Она была погружена в собственные мысли, и весьма практического толка. Впрочем, других у нее и быть не могло. – Погулять хочешь? Иди. Только не отходи от дома.
По Надиному лицу непохоже было, чтобы Вера угадала ее желание. Но Вере было сейчас не до детских капризов. Она вскочила из-за стола и выбежала из комнаты.
Когда Вера вошла к Лиде, та доставала из выдвинутых ящиков своего письменного стола бумаги и, быстро просматривая, бросала их либо на пол, либо в открытый чемодан, стоящий на консоли.
Несколько минут Вера наблюдала за этим нервным действом. Лида не обращала на нее внимания.
– Значит, с Федором ты расстаешься? – наконец спросила Вера.
– По-моему, это само собой понятно, – по-прежнему не глядя на нее, ответила Лида. – Мне странно, что ты спрашиваешь. Его отец убил нашего отца.
– А Федор тебе жизнь спас, если ты забыла.
– Жизнь?.. – Лида наконец взглянула на сестру. – Ты думаешь, я живу?
Неожиданно она закрыла лицо руками и, сев на кровать, заплакала. Вера села рядом, обняла ее и расстроенно проговорила:
– Ну что ты? Лидочка, не плачь.
– Я… У меня сердце мертвое! – сквозь слезы произнесла Лида. – И… Ты не знаешь всего…
– Чего – всего? – насторожилась Вера. – Лида! Чего я не знаю?
Но та уже взяла себя в руки.
– Я не могу тебе рассказать. – Она утерла слезы и сразу же превратилась в привычную Лиду, умеющую держать себя в руках. – Не спрашивай, прошу тебя. Верочка, иди собирайся. Мы уезжаем через три дня. А я уже не дни – часы считаю.
Что оставалось делать? Вера знала характер своей старшей сестры: по виду нежнейшее существо, а внутри кремень.
Выходя из комнаты, Вера все же спросила:
– Ты с ним даже не встретишься?
Ей важно было это знать.
– Не говори мне о нем больше, прошу тебя, – снова погрузившись в разбор бумаг, ответила Лида.
Все время, пока шла через Оборотневу пустошь, пока сидела на пороге баньки над прудом – в излюбленном для важных размышлений ангеловском месте, – Вера думала об этих словах сестры. Все ее планы на будущее исходили теперь из них.
Погрузившись в свои мысли, Вера не заметила, как через пустошь прошел от деревни к усадебной калитке высокий узкоплечий мужчина в комиссарской кожанке.
А между тем этому человеку предстояло перевернуть всю ее жизнь.
Смирнов вошел в ангеловский особняк без стука. Ноги о лежащий у двери половичок, правда, вытер, но лишь потому, что самому мешали комья глины, налипшие на сапоги.
Пока обыскивали все эти клети и подклети в каждом из дворов деревни Ангелово, его тошнить уже стало от деревенских запахов. Все-таки он сугубо городской человек, и то, что именно его бросили на продразверстку, это мелкая пакость товарища Евдокимова, мечтающего его подсидеть.
– Хоть на посев оставьте, – глядя, как красноармейцы выносят и складывают на телегу мешки с картошкой, мрачно проговорил мужик лет сорока; обыск у него был закончен. – Дети мои зимой с голоду помрут – вам ништо. А сами-то весной что сеять будете?
– Довлеет дневи злоба его, – усмехнулся Смирнов. – Завтрашний день сам о себе подумает, забыл? Вы же тут богомольные. Иконостас у вас знаменитый. Где, кстати, этот иконостас? – повернулся он к сопровождавшему их председателю местного комитета бедноты.
– Церковь заколоченная, – доложил тот. – А иконы Ангелов вывез. Барин.
– Теперь бар нету, – поморщился Смирнов. – Где он, этот Ангелов?
– А помер, – услужливо сообщил комбедчик. – Тимофей Кондратьев его порешил. Папаша Федора Тимофеича, который уездный голова теперя.
– А иконостас где?
– Не могу знать. В усадьбе, видать. В особняке у ангеловских дочек.
В этот-то особняк и вошел теперь Смирнов.
«Как можно выбрать? Это выше моих сил».
Лида перекрестилась и положила в дубовый ящик первую икону. Выбор тех, которые предстояло спасти, в самом деле был невыносим для нее.
Услышав шаги за дверью, она замерла. Шаги были тяжелые, явно мужские. А ведь мужчин в доме не было.
– День добрый.
Дверь открылась без стука, и на пороге встал человек в кожанке. Сердце у Лиды сначала взлетело к горлу, потом ухнуло вниз. Ничего хорошего этот визит не предвещал. Ах, если бы не железнодорожные билеты! Конечно, они бежали бы из Ангелова в тот же день, когда получили французские визы. А теперь… Для чего явился этот, в кожанке? Комиссар, а может, и чекист!
– Здравствуйте, – стараясь, чтобы не дрожал голос, сказала Лида. – Что вам угодно?
– Да вот на иконостас пришел посмотреть.
Он подошел к ящикам, стал открывать их один за другим, то и дело хмыкая.
– Откуда вы знаете про иконостас? – спросила Лида.
При этом она незаметно окидывала его взглядом, пытаясь понять, кто он такой.
– Происхождение мое оцениваете? – не глядя на нее, насмешливо заметил комиссар. – Из кухаркиных детей, да.
– Дело не в происхождении, – все же смутилась Лида.
Она выразительно посмотрела на его кожанку и наган. Он перехватыватил ее взгляд и кивнул все с той же насмешкой:
– Правильно понимаете, что теперь главное. А про иконостас и про всю вашу Ангеловскую коллекцию я читал. Надо же знать, что нам от бывших людей досталось. Не нравятся мои слова? – заметил он Лидину реакцию. И неожиданно заявил: – А вот вы мне очень даже нравитесь.
Он подошел к ней и, усмехаясь, посмотрел ей в глаза. Лида отшатнулась.
– На вашем месте я бы радовался, – заметил он.
– Чему?
Вместо ответа он притянул Лиду к себе. Она вскрикнула. На него это не произвело ни малейшего впечатления.
Тут дверь зала распахнулась.
– Ах ты сволочь! – воскликнула Вера.
Бросившись сзади, она вцепилась в ворот кожанки и резко за него дернула. От неожиданности комиссар покачнулся и отпустил Лиду.
– Эт-то что еще за фурия?! – глядя на Веру, воскликнул он.
Фурия или нет, но в ярости Вера в самом деле производила сильное впечатление. Все, что в обычном состоянии казалось в ее внешности слишком резким, сейчас выглядело ярким и выразительным.
