Возвращаться домой Степан не торопился. А вернее сказать, не хотелось ему возвращаться…
За банькой раздались голоса – звонкие, девичьи. Он прислушался.
– В бане только на Крещение гадают, – сказала одна девчонка, судя по голосу, серьезная.
– Когда оно еще будет, Крещение! – возразила другая. – На Купалье тоже сойдет.
Ничего особенного она вроде не сказала, но Степан почему-то повеселел. Голос у нее, что ли, такой? Сразу настроение поднимается. Задор звенит в этом голосе, вот что.
Степан тихонько зашел в предбанник, а оттуда в саму баню и прикрыл за собой дверь.
– Страшно, Лушка! – сказал третий голосок, опасливый. – Смеркается уже.
– А оно и нужно, чтоб темно было, – заявила задорная Лушка. – При свете он не захочет.
– Кто? – хором спросили ее подружки.
– Банник!
– Лушка, ну какой банник? – укоризненно сказала серьезная. – Забабоны какие-то! И к тому же я комсомолка.
– Ой-ой, какие мы серьезные, такие прям комсомолки, – хмыкнула Лушка. – Да боитесь просто!
– Банника, что ли?
– Да!
– Я не боюсь… – сказала серьезная.
Впрочем, без особой уверенности.
– Тогда задирай юбку – и туда! – скомандовала Лушка.
Дверь бани распахнулась. Степан едва успел отпрянуть к стене, чтобы подружки его не заметили.
– Ты взаправду? – недоверчиво спросила первая.
– А замуж взаправду хочешь? – хмыкнула Лушка. – Ну так подставляй баннику зад!
– И что будет?
– Погладит – замуж пойдешь. Гладкой рукой – за бедного. Мохнатой – за богатого.
Степан еле удержался от хохота, даже сам удивился – давно не смеялся. Вот оторва Лушка Анисимова! И когда вырасти успела? Он вспомнил, как девять лет назад бойкая эта девчонка вместе со всеми соседями приходила в отведки в честь рождения долгожданного сына Пети. Еще тогда он хоть и мельком, но заметил, какая она бойкая, и не ошибся, выходит.
Сдерживая так неожиданно подступивший к горлу смех, Степан взял с полка банную мочалку.
– Ну? Боитесь! Так и знала, – фыркнула между тем Лушка. – Ой, скука с вами какая! Ладно, смотрите, как надо.
Она решительно задрала юбку и, присев на пороге, подалась голым задом в баню. Подружки смотрели на нее с восторгом и недоверием. Секунда прошла, другая…
– Я же говорила… – разочарованно произнесла серьезная.
Степан неслышно шагнул к двери и прикоснулся к голому Лушкиному заду растрепанной мочалкой.
Лушка вздрогнула, а потом завизжала так, что он чуть не оглох. Подружки испугались не меньше, чем она, а то и больше. От баньки их как ветром сдуло.
– А-а-а!.. Лушку!.. Банник! – разнеслось, затихая, по пустоши.
Степан втащил в баню орущую Лушку.
– Тихо! Вот дура! Чего орешь? – Он встряхнул ее за плечи. – Сама ж сюда сунулась.
Ее лицо с зажмуренными глазами оказалось при этом прямо перед его лицом. Лушка открыла один глаз.
– Ой! Степан Тимофеич… – проговорила она.
– А ты думала, кто? – хмыкнул Степан. – Банник?
– Ага.
Она кивнула и улыбнулась. Улыбка у нее была такая же, как голос, – бойкая и… Задорная? Степан не знал, как назвать то, что он почувствовал, когда улыбка тронула ее губы, молнией сверкнула в глазах.
– Говорю, дура-девка, – произнес он. – Однако бесстрашная.
Лушка уже отошла от первой оторопи. Она посмотрела на Степана кокетливо и спросила дерзко:
– А кого мне бояться? Вас, что ль?
От того, что спросили при этом ее глаза, у Степана по всему телу прошла дрожь.
– Хоть бы и меня, – все-таки ответил он.
– А чего вы мне сделаете? – не унималась Лушка.
Мало ему было дрожи – все нутро теперь перевернулось!
– Хм… Беги домой давай, – пробормотал он. – Айда-пошла!
– Куда ж я теперь побегу?
И Лушка распахнула дверь бани. Не дождь, а ливень стеной стоял за ней. А Степан и не услышал, как он начался. Мудрено было услышать…
– Ничего. Не сахарная, – произнес он.
И попытался отвернуться от Лушки. Только ничего из его попытки не вышло.
– Ой ли? – усмехнулась она. – А может, сахарная?
– Откуда мне знать?
– Так ведь и проверить можно… – положив руки Степану на плечи, проговорила чертова девка.
Когда он наконец оторвался от ее губ и отдышался, засмеялась она так, как могла бы смеяться разве что русалка в пруду.
– Сладко ли, Степан Тимофеич? – сквозь этот свой смех спросила Лушка.
Еще и глаза у нее, оказывается, зеленые. Точно русалка, как есть.
Вместо ответа Степан обнял ее так, что не только у нее – у самого кости хрустнули. Но оба они уже этого не почувствовали.
Когда, разгоряченные и встрепанные, Степан с Лушкой выбрались из баньки, дождь еще шел. Они стояли поодаль друг от друга, подставляя раскрасневшиеся лица под холодные капли.
– Эх, Лукерья… Что ж теперь делать, а? – первым нарушил молчание Степан.
– А что такое, Степа? – с безмятежным бесстыдством спросила Лушка.
Бесстыдство ее было особенно выразительным от того, что слова эти сорвались с губ, которые ярко алели от поцелуев.
– Старый я, – глядя на ее припухшие губы и судорожно сглатывая, ответил он.
– Ты – старый? – Лушка расхохоталась. – Вот уж не заметила!
– Семья у меня.
– А мне что? У меня семьи нету. – Она шагнула к Степану и, снова обвив руками его шею, сказала как отрезала: – И любить буду – тебя.
Никогда он не думал, что с губ его может сорваться такой звук. Но именно с волчьим рыком втащил он Лушку обратно в баньку.
Глава 2
Ранним утром теплого июня Лукерья Анисимова купалась в пруду. Если б видел ее сейчас Степан Кондратьев, то уж точно вырвался бы у него такой же волчий рык, какой вырвался на этом самом месте два года назад. Очень уж хороша стала к двадцати своим годкам Лушка! Она и всегда была – сам соблазн, но два года Степановой любви превратили ее в настоящую наяду.
Ну да этаких слов Лушка не знала и про соблазнительную свою красу сейчас не думала. Степан пообещал, что забежит к ней сегодня перед работой, и Лушка торопилась.
Она уже выходила из воды, когда заметила, что вдалеке по пустоши идет человек в военной форме. Лушка видела его со спины и испугалась, что он обернется и увидит ее голую, поэтому быстро присела в траву.
