– Пусть у тебя побудет, Лиз, – сказал он. – Куда мне его? Я ж в казарме буду жить.
Голос у него был радостный, и радостью же сияло все его простое – Вера говорила, как у его отца, Степана Кондратьева, – лицо, и видно было, что ему вообще не до кольца. Лиза вряд ли радовалась бы, если бы пришлось уезжать из родного дома, но то она – у нее Вера есть. К тому же она только в школе учится и книжки читает, это совсем легко. А Петя мало того что совсем один живет, так еще и каждый день в колхоз ходит работать – от темна до темна, как у Некрасова в «Кому на Руси жить хорош», – и это очень трудно. Хоть он и сильный, и ему уже двадцать лет, но все равно. Потому неудивительно, что он обрадовался, когда дядя Федор Тимофеевич написал, что поможет поступить в военное училище. Понятно, что ему не до какого-то там кольца, пусть и фамильного.
Оля с Темой тоже пришли проводить брата, и Оля, конечно, сразу сказала, что пусть лучше Петя оставит кольцо у нее. Это было бы вообще-то правильно: она и носить его могла бы, потому что когда ты красивая, то тебе все к лицу, то есть к руке, если кольцо. Но Петя оставил кольцо у Лизы, и это тоже правильно, потому что по справедливости решение должно быть за ним.
Лиза была уверена, что все в жизни должно происходить по справедливости, и сердце ее вздрагивало каждый раз, когда она видела, что это совсем не так. То есть никакой особенной несправедливости она раньше не видела – не считать же Олины дразнилки, – но когда арестовали Семена Борисовича… Это была страшная несправедливость, и все в Ангелове это понимали. А что против такой несправедливости поделаешь? Лиза не знала.
Вздохнув, она принялась мыть посуду, которая осталась на столе после завтрака. Обычно Вера следила, чтобы посуда убиралась сразу же, но сегодня она была сама не своя и ушла на работу, не обратив на посуду ни малейшего внимания. Да что на посуду!.. На Лизу тоже.
– Вера Андреевна, Витя машину подал.
Секретарша смотрела с сочувствием. Она всегда все знала и, конечно, прочитала повестку, которую сразу же после ареста Семена Борисовича доставили на имя товарища Ангеловой.
– Я не еду, – глядя не на секретаршу, а перед собою, ровным голосом проговорила Вера.
– Как не едете?
У той даже в горле что-то пискнуло от ужаса.
– Катя, занимайся своими делами, – велела Вера. – Семеновой напомни, чтобы показала мне квартальный отчет.
Испуганная секретарша вышла, пятясь, а Вера подошла к окну, посмотрела на унылый парк – подтаивающий снег, начало марта. На этой самой аллее увидела она когда-то непонятную светящуюся фигуру и поняла, что не бросит этот дом, эти иконы, эту золотистую кованую розу… Ей вдруг показалось, что светлое пятно и сейчас мелькнуло в просветах голых ветвей. Но, конечно, только показалось – никого в пустом парке не было.
– Ну что, скоро? – спросил шофер, когда секретарша вышла из директорского кабинета обратно в приемную.
– Не поедет, сказала.
– Ну да! – не поверил тот. – На Лубянку не поедет?
– Так сказала, – со страхом произнесла секретарша. И распорядилась: – Не уходи пока. Вдруг передумает.
– И сколько я тут буду сидеть? – хмыкнул он.
– Сколько надо, столько и посидишь! – прикрикнула она. – Вон радио послушай.
Пожав плечами, шофер включил радио.
«Пусть здесь арестовывают, – подумала Вера. – Чему быть, того не миновать. А самой к ним в лапы… Понятно же, что они мне там скажут: дай на него показания. Не поеду».
Самый главный вопрос, тот, который она задавала себе каждый день и на который не было ответа, на этот раз ей удалось не произнести даже мысленно.
За дверью послышался шум, крики. Вздрогнув, Вера отошла от окна и, наклонившись, вытащила из-под стола приготовленный заранее чемоданчик.
Что будет с Лизой? Все равно он запылал в ее мозгу, этот мучительный, обжигающий вопрос.
Дверь распахнулась. Секретарша Катя, шофер, еще кто-то у них за спинами – все толпились на пороге директорского кабинета. Слышались чьи-то рыдания.
– Вера Андреевна! – воскликнула Катя. – Слышите?! Да тише вы! – прикрикнула она на рыдающего.
В установившейся тишине донесся скорбный голос из радиоприемника:
– В ночь на второе марта у товарища Сталина, когда он находился в Москве в своей квартире, произошло кровоизлияние в мозг, захватившее важные для жизни области мозга. Товарищ Сталин потерял сознание. Развился паралич правой руки и ноги. Наступила потеря речи. Появились тяжелые нарушения сердца и дыхания.
– Что ж теперь будет? – взвизгнула Катя. – Как же мы?..
Вера не ответила. Она снова подошла к окну и подняла руку, чтобы перекреститься. Но даже на это не достало у нее сил в ту минуту, когда она поняла, что явилось спасение.
Энкавэдэшник был тот же, который неделю назад увез Семена прямо из процедурного кабинета, когда он считал пульс пациенту. Тот же, который потом… В общем, тот же самый. Дефицит кадров у них, что ли?
Он открыл дверцу, и Семен вышел из машины. И остановился, как будто не был уверен, надо ли идти.
– Идите, Семен Борисович, – сказал энкавэдэшник. – Вы свободны.
Спокойно сказал, ободряюще. Как будто не было этой недели – боли этой и, главное, унижения, которое, как ни захочешь забыть, но не забудешь никогда.
Дверь особняка распахнулась, и на крыльцо выбежала Вера.
– Семен! – вскрикнула она, сбегая к нему по ступенькам.
И остановилась, потрясенная, наверное, его мертвым видом.
– Помогите ему. Сами видите, – доверительным тоном произнес энкавэдэшник.
Не глядя в его сторону, Вера забрала у Семена узелок с вещами и, как больного, взяла его за руку, чтобы увести в особняк.
– Вера Андреевна, задержитесь на минуточку, – произнес энкавэдэшник, когда они уже шли к крыльцу.
Она вернулась к машине. Семен сразу же сел на ступеньки, глядя перед собою остановившимся взглядом.
– Вот. – Энкавэдэшник взял с сиденья машины папку с белыми завязками и протянул Вере. – Возьмите.
Она инстинктивно спрятала руки за спину и настороженно спросила:
– Что это?
– Материалы по ангеловскому делу.
– Доносы?
– Ну, можно и так назвать. – Он улыбнулся теплой дружеской улыбкой. – Я не дал ходу. – И, достав из-за пазухи еще один сложенный листок, добавил: – И вот – это лично по вам. Насчет писем от родственников и что у вас на складе иконы хранятся.
– Почему вы мне все это отдаете? – глядя на него исподлобья, спросила Вера.
– Дело лично на вас завести не успели, – объяснил он. – А время сейчас такое, что мне на себя лишнее вешать без надобности. Неизвестно, как дальше повернется. Врачей-то, видите, приказали выпускать… Так что берите. – Он сунул Вере в руки папку и добавил: – Вы не забудьте, если что.
