– Если – что? – сузив глаза, спросила она.
– А кто это угадает? – вздохнул он. – У нас на работе сейчас знаете что творится? Ну, идите, Вера Андреевна. Для вас все хорошо кончилось. – И, глядя в спину уходящей Вере, себе под нос уточнил: – Пока хорошо.
Он сел в машину и скомандовал водителю:
– Поехали дальше.
Во взгляде, которым Семен, войдя, обвел свою комнату, Вере почудилось удивление. Хотя обстановка была так скудна, что в ней при всем желании невозможно было разглядеть ничего удивительного. Кровать, шкаф, стул, стол. На столе фотография Нади в деревянной рамке.
– Ты дома, – сказала Вера. – Кончилось все.
– Да, – ответил он.
Нет, удивление ей только почудилось – бесцветен был его голос.
– Очнись! – рассердилась она. – Нельзя так! Ну что мне, опять ведро воды на тебя выливать?
– Выливали уже. Не одно. – Он опустился на стул, почему-то поморщился, когда плечи коснулись спинки. – Иди. Я посижу.
– И сколько ты будешь так сидеть?
– Не знаю.
– Но это же правда кончилось! – воскликнула Вера. – Это – кончилось. А ты живой.
– Думаешь, живой?
Все-таки он усмехнулся. Это ободрило Веру.
– Да! Вот твои руки! Ноги! Плечи! Голова!
Она схватила его за руки, потом за уши, надеясь растормошить, но ее энтузиазм вызвал у него только отторжение. Он поморщился, закрыл глаза. Вера растерянно отпустила его ухо. Ее рука скользнула на его плечо, от этого с плеча сползла рубашка – двух верхних пуговиц, оказывается не было… Вера вскрикнула: плечо Семена было перерезано длинными багровыми полосами.
– О господи… – прошептала она.
И, быстро склонившись, в порыве жалости, неожиданно охватившей ее, совсем по натуре не сентиментальную, коснулась губами его плеча. Он вздрогнул так, что она сразу отпрянула, потому что подумала, что делает ему больно. Но он вдруг закрыл глаза и глухо произнес:
– Еще…
Давно уже не была она той девочкой, у которой туманился взгляд от одной мысли о Федоре Кондратьеве. Немало завидных ухажеров добивались ее благосклонности, а некоторые и добились. Но ни один мужчина не отвечал на прикосновение ее губ так, как ответил сейчас Семен Фамицкий. И все ее тело отклинулось тоже – на его голос, на это едва слышное слово: «Еще…»
Папка, которую Вера держала под мышкой, упала на пол, когда она коснулась его локтя. Семен поднялся со стула. До кровати было два шага.
– Не смотри, – сказал он, снимая рубашку. – Это… неприятно.
– Тебе неприятно?
– Тебе. И не надо меня жалеть.
– Я не жалею.
Вера расстегнула молнию на юбке, пуговички на блузке. Она не знала, что владеет ею сейчас, это было слишком необычно для нее. Но это уж точно не было жалостью.
И даже то, что им владеет страсть самая обыкновенная, отлично ей знакомая по другим мужчинам, не имело для нее сейчас значения. Он был не другой – он был такой единственный, что если она чему и удивлялась, то лишь тому, что не понимала этого до сих пор.
– Тебе не больно? – все-таки спросила она, потому что огромный, с кулак, кровоподтек на его груди оказался прямо у нее перед глазами, когда Семен навис над нею, уже лежащей.
Он не ответил – все его тело ходило ходуном так, что ножки кровати стучали по полу. И уже через мгновение Вера не смогла произнести ни слова, лишь бессвязные стоны срывались с ее губ.
И пока все это длилось – вскрики, стоны, объятия, – папка, лежащая рядом с кроватью, словно подглядывала за ними.
Когда энкавэдэшник вошел в кабинет завхоза, Лушка заполняла журнал учета. Стучать он не стал, просто распахнул дверь.
– Кому там… – произнесла было она.
Потом подняла глаза и вскрикнула.
– Пройдемте, гражданка Анисимова, – сказал он.
– К-куда?.. – трясущимися губами спросила Лушка.
– Поедете со мной. Вот ордер на ваше задержание.
– Как?!
– Так, – усмехнулся он. И добавил, все больше заводя себя пафосом: – Раньше надо было думать! Когда доносы писала. Начальницу, ни в чем не виновную, под монастырь подводила. Есть на белом свете справедливость!
– Я… Дети… в школе… – Она вскрикнула громко, как заяц: – Дети же у меня!
– Детей государство воспитает, – отрезал он. – Получше, чем ты.
Кровать была такая узкая, что Вера встала с нее сразу же, как только все закончилось. Губы у нее горели. Скосив глаза, она увидела на своих плечах алые пятна – как у него, только совсем не от ударов… Она вспомнила, как плечи ее пылали под его губами, и ее будто волной окатило – то ли стыда волной, то ли совсем другого чувства.
– Прости, – не глядя на нее, сказал Семен.
– За что? – пожала плечами она.
– Сам не знаю, как это случилось. – Он посмотрел на ее плечи и добавил занудным тоном: – В последнюю неделю обстоятельства складывались так, что мне постоянно приходилось держать себя в руках. Не допускать слабости. Видимо, это и привело к такой… хм… разрядке.
Знакомый тон вывел Веру из непривычной для нее растерянности. Она боялась признаться себе в том, что ей оказалось неожиданно хорошо с ним. Ну а теперь к ней вернулось обычное ее самообладание.
– Ну и зануда же ты! – хмыкнула Вера. – Ладно, забудь. С каждым может случиться. – Она быстро оделась и уже от двери сказала: – Прими душ. Отсыпайся. Обед тебе принесут.
– Вера, мне в самом деле неловко, – сказал он, исподлобья глядя на нее. – Просто стыдно.
– Нет, вы посмотрите на него! – с напускной беспечностью воскликнула она. – Только почувствуешь себя женщиной – он тут же заявляет, что ему неловко и стыдно!
– Действительно, зануда… – смущенно пробормотал Семен, когда дверь за ней закрылась. – Только это из меня и не выбили. Н-да!..
Он потер лоб ладонью и изумленно покрутил головой.
– Это тебе дроби дурацкие нужны! Чтобы человечков своих из глины лепить. Голова – одна треть, ноги – две трети! Или Лизке, зануде.
Оля проговорила это так смешно, что даже серьезный, вечно погруженный в себя Артем улыбнулся.
– А тебе что, не нужны? – спросил он сестру.
Они уже вошли с Оборотневой пустоши в парк и направились к хозяйственному флигелю, в котором жили с матерью.
– А я артисткой буду! – заявила Оля. – Артисткам математика ни к чему. Вот Марика Рёкк ни одной дроби вообще не знала, точно тебе говорю. А как танцует! Кино трофейное видел?
И она закружилась по аллее, в самом деле как артистка. Что ж, если Оля чего-то захочет, то обязательно добьется. Наверное, так и должно быть, если девчонка красивая. А Оля очень красивая, это даже Артем понимал, хотя для него, права сестра, имели значение только фигурки, которые он ловко лепил из глины.
