Он знал, что старшая дочь поймет его – она всегда понимала разумные резоны.
Но не на этот раз.
– Я никуда не поеду! – вырвавшись из отцовских объятий, закричала Лида. – Это невозможно!
Послышались шаги, и в комнату вбежали разбуженные Вера с Надей. В руках у Веры был тяжелый, отделанный медной чеканкой резной посох из Ангеловской коллекции; она давно перенесла его к себе в комнату.
– Что случилось? – держа посох наперевес, воскликнула она.
– Лидинька, почему ты плачешь? – испуганно спросила Надя.
– Езжайте куда вам угодно! Все уезжайте! – не помня себя, закричала Лида. – Это предательство! Я не поеду! Нет!
И выбежала из комнаты, оставив отца и сестру в тоске и недоумении.
Глава 5
– «Мальчишек радостный народ коньками звучно режет лед». – Вера заметила, что веснушчатая девочка с соломенными волосами косится на листок соседа по парте, и сказала: – Алена, не подглядывай, пиши самостоятельно. «На красных лапках гусь тяжелый…» – продолжила она.
На улице послышался шум. Не шум даже, а угрожающий гул множества голосов. Вера насторожилась, подошла к окну школьного флигеля, выглянула – и отшатнулась.
Двор перед усадебным домом был заполнен людьми, а мужики все входили и входили в ворота, держа в руках вилы, косы или просто дубье. Не приходилось сомневаться, что намерения у них самые угрожающие.
– Не робей, мужики! – Тимофей Кондратьев поправил заткнутый за пояс топор. – Сила теперь наша! Пора с Ангеловыми разобраться! Чем они лучше других? Все наше захапали и жируют! Правду говорю, мужики?
– Истинная правда! – раздались нестройные голоса. – Давно пора! Все уж так-то и сделали, а мы чего ждем? У них от сокровищ деваться некуда, а народ с голоду пухнет! Ежели все, что в усадьбе накоплено, взять да на хлеб обменять, это ж сколько выйдет!
– Выходите, куда попрятались? – гаркнул Тимофей.
Он был с похмелья, а потому мрачен.
– Брезгуют народом-то, – хмыкнул плюгавый мужичок у Тимофея за спиной. – Благоде-етели!
Андрей Кириллович услышал шум в ту минуту, когда отнял печать от свежего сургуча и написал на конверте «Лидии, Вере, Надежде Ангеловым». Он быстро положил письмо в папку, на которую была наклеена фотография хрустального яйца, и вышел из своего кабинета.
В усадебный двор уже вышли и все обитатели Ангелова. Вера показалась на крыльце школьного флигеля, за ней выглянули испуганные дети. Из второго флигеля – в нем находились художественные мастерские – появилась Лида и учитель по рисунку. Среди учеников, толпившихся за ними, виден был и Паша Кондратьев. Он смотрел на своего отца с нескрываемым ужасом.
Профессор Ангелов вышел из главного дома.
– Что случилось? – спросил он, подходя к толпе.
– А поздороваться? Вежливость не соблюдаешь, – с издевкой сказал молодой парень в первом ряду.
– Игнат, а почему я должен быть с тобой вежливым, когда ты врываешься в мой дом с вилами? – пожал плечами Ангелов.
– Язык у тебя хорошо подвешен, Андрюха, мне ль не знать! – глядя на Ангелова в упор, сказал Тимофей Кондратьев. – А только не твой теперь дом. Народный!
– Чем зря болтать, проспался бы лучше, – поморщился Ангелов. – За версту перегаром от тебя разит. Что мать твоя сказала бы, если б увидела, во что ты превратился?
Упоминание о матери только разозлило Тимофея.
– Ишь, кого вспомянул! – заорал он. – Корову свою!
– Ты что мелешь? – повысил голос и Ангелов.
– Что есть! Взяли мамку сюда вместе со мной, как корову дойную с теленком! Тебя выкармливать!
– Тимофей Ильич, как вам не стыдно такое говорить? – укоризненно сказала подошедшая Лида. – Мы всегда были с вашими родителями в добрых отношениях. Сколько игрушек для меня ваш папа сделал!
– Да уж все вы тут от тятьки поживились, – процедил Тимофей. И, отвернувшись от Лиды, снова обратился к Ангелову: – Куда иконы подевал? Церковь пустая.
– С каких пор ты стал так религиозен, что тебе иконы понадобились? – усмехнулся тот.
– Ризы мне понадобились. Тятькой сработанные. Нехай теперь камушки драгоценные нам послужат!
– Вот нахал! – возмутилась подошедшая Вера.
Но на нее Тимофей и вовсе не обратил внимания.
– Айда, мужики!
Он махнул рукой, и толпа устремилась в усадебный дом.
Загрохотали по паркету шаги, захлопали двери… И вдруг все затихло – толпа ворвалась в главный музейный зал.
«Все-таки и правда в Ангеловской коллекции есть что-то мистическое, – подумала Вера. – Вон как все оторопели».
Но размышлять об отвлеченных вещах было некогда. Тем более что оторопели вовсе не все мужики, ввалившиеся в зал. Вера углядела, как самый плюгавый, воровато озираясь, потянулся к позолоченной кованой розе, лежащей в витрине у двери, сдвинул с нее стеклянный колпак и уже потащил золотой цветок с подставки.
– Твоя, что ли? – прошипела Вера, хватая мужичонку за руку. – А ну отдай!
– А чего? Я ничего, – пробормотал тот.
Спрятав розу за спину, Вера попятилась к двери. Убежать бы отсюда, да поскорее!
Но кроме нее никто из музейного зала бежать не собирался.
– Разбирай добро, мужики! – крикнул Тимофей.
Чтобы подбодрить их, он двинулся к ящикам, составленным у дальней стены зала, открыл один из них и воскликнул:
– Вот они, иконы-то! Главное дело, ризы целы. – И, обернувшись к Андрею Кирилловичу, потребовал: – Ангела-хранителя мне давай! Хватит вам им владать!
Ангелов взял Тимофея за плечо и негромко, но твердо повторил:
– Пойди проспись.
Трудно было придумать другой тон и другие слова, которые так вывели бы Тимофея из себя.
– Ах ты сволочь…
Он не проговорил это, а проклекотал горлом. И выхватил из-за пояса топор.
– Папа! – Лидин голос зазвенел. – Отдай им все! Ничего нам не надо!
Все зашумели, закричали, бросились к ящикам с иконами, к витринам с другими экспонатами коллекции. Упала и разбилась большая китайская ваза, треснуло стекло витрины, в которой сверкало сотнями граней хрустальное яйцо; Ангелов не обманул Надю, пообещав вернуть его на место…
Надя вошла в зал только в эту минуту. Никто, конечно, не обратил на нее внимания – все смотрели на Андрея Ангелова и Тимофея Кондратьева, стоящих друг против друга.
Расталкивая мужиков, в зал вбежал Степан Кондратьев.
– Батя! – крикнул он. – Сдурел? Хорошо, мамка мне сказала, что тебе в голову взбрело!
Он вырвал у отца топор, но было уже поздно – ярость, неугасимая ярость охватила Тимофея. Развернувшись, он со всей дури ударил сына кулаком. Удар пришелся в висок – Степан упал и остался лежать без движения.
