Ей самой было непонятно, почему она отвечает на странные вопросы незнакомого человека. Но, с другой стороны, почему бы и не ответить? Что страшного?
– Смотри, потеряешь. – Цыганка еще раз коснулась ее безымянного пальца, отпустила руку и пошла прочь. Потом оглянулась и, смерив ее взглядом, кивнула: – Наша, наша – норовная. А только норов у тебя пустой.
– Не понимаю… – удивленно проговорила Любочка.
– А вот когда поймешь и от норова своего заплачешь, тогда и счастье тебе будет.
И больше уже не оборачивалась.
– Подождите! – воскликнула Любочка. – Да объясните же!
Ее восклицание повисло над травой – никого на пустоши не было, странная цыганка будто в воздухе растворилась.
– Чушь какая-то! – фыркнула Любочка и пошла дальше.
Возле директорского флигеля стояло такси. Водитель помогал выбраться из него женщине на костылях. Нога у женщины была загипсована до колена, и она неумело подпрыгивала, как подраненная птица.
– Оля! – воскликнула Любочка. – Что с тобой?
– Сложный перелом со смещением, – ответила ее любимая, ее восхитительная тетушка-актриса. – Упала прямо на пробах.
– Ты на роль циркачки пробовалась, что ли?
Любочка помогла Оле сесть на лавочку у входа во флигель.
– На Раневскую, – ответила та. И добавила: – Все теперь прахом!
В ее голосе звенели слезы.
– Оль, ну почему прахом? – без особенной уверенности возразила Любочка. – В другой раз сыграешь.
– В какой – другой, Люба? – Оля всхлипнула. – Я пятый десяток доматываю, какие мне роли в кино остались? По пальцам пересчитать! Раневская, «Вишневый сад» – это, может, последняя моя большая работа. И вот так…
Она махнула рукой и заплакала. Расстроенная Любочка не знала, чем ее утешить. Наконец Оля вытерла слезы и спросила:
– Ничего, что я к вам приехала?
– Ну что ты говоришь, Оля! Приехала, и молодец.
– В квартире одной совсем тошно. Тишина такая, что в ушах звенит.
– А зачем тебе одной в квартире быть? – улыбнулась Любочка. – Тем более со сломанной ногой. Пойдем.
Она взяла сумку с Олиными вещами и повела тетушку во флигель.
Олин брат Артем сидел в это время у стола в деревенском доме, где жила вместе с мужем их мать Лукерья Кондратьева, и, не обращая внимания на стынущий в тарелке суп, говорил:
– Каждый раз думал: ну последняя халтурка, и все. И правда, дети же у меня, кто о них должен заботиться. И чего добился? Колька с Генкой в двадцать пять лет как галчата. Рты открыли, ждут, когда корм положат. А у меня одни Ленины за спиной да уроды в лавровых венках.
– Ну все-таки не так, Тема. – Лушка убрала оставший суп и поставила перед сыном тарелку с кружевным венским шницелем. – Нам для парка какую скульптуру сделал! Как в Люксембургском саду.
– Вот именно – как! – усмехнулся Артем. – Ничего своего… Ладно, мама, что плакаться? Сам виноват. Я у вас пока поживу, можно?
– Что ты спрашиваешь? – пожала плечами Лушка. – Я тебе на втором этаже все приготовлю.
За годы, прошедшие с той ночи, когда Андрей предложил Лушке быть его женой, ее деревенская изба преобразилась совершенно. И не только из-за надстроенной мансарды – все здесь дышало теперь не запустением, а утонченным уютом. Сочетание русского стиля с французским вкусом могло показаться странным, но именно оно составляло прелесть этого дома, да и его хозяйки, супруги Андрея Ангелова-Кондратьева.
– В кондратьевский дом завтра схожу, – сказал Артем, когда та вернулась с мансарды, где обустраивала для него комнату. – Инструменты для чеканки хочу взять. Давно хотел… А ты куда? – спросил он, заметив, что она переоделась.
– На собрание в санаторий, – ответила мать. – Начальство приезжает.
– Господа, прошу внимания! – Минздравовский начальник был совсем молоденький, тонкоголосый. – И объективного, разумного подхода к информации, которую я, так сказать, уполномочен до вас донести. – Он раскрыл кожаную папку и стал читать: – Постановлением Министерства здравоохранения за номером… так… принято решение о ликвидации учреждения здравоохранения «Санаторий Ангелово» в связи с его нерентабельностью и невозможностью обеспечивать его функционирование.
По залу прокатился гул, раздались возмущенные возгласы:
– Черт знает что!.. Безобразие!.. Как при крепостном праве!
– Тише, господа, тише! – воскликнул начальник. – Санаторий законным порядком выведен из государственного подчинения, снят с баланса и приватизирован. Я уполномочен представить владельца. Человек не чужой – Кондратьев Петр Степанович.
Лушка ахнула в первом ряду. Массивный мужчина, до сих пор без единого звука сидевший в президиуме рядом с минздравовским начальником, поднялся и обвел зал торжествующим взглядом.
– Товарищи сотрудники, – произнес он, – человек я военный, перехожу сразу к сути. В качестве санатория Ангелово давно является нерентабельным.
– Здесь же людей лечат! – выкрикнул кто-то.
– Оборудование устарело, здания нуждаются в ремонте, – не обратив на выкрик ни малейшего внимания, продолжал Петр Степанович Кондратьев. – Денег на все это у государства теперь нет. Так же как на содержание лечебного учреждения как такового. Поэтому руководящие органы здравоохранения и Госимущество положительно откликнулись на мое предложение приватизировать санаторий.
– И что здесь теперь будет? – раздалось из зала.
– Вот это правильный вопрос, по сути, – одобрил Петр Степанович. – Будет элитное место отдыха. Специалисты мои посчитали, все для этого подходит. Старинные постройки будут отремонтированы с учетом новых потребностей. Минеральный источник приведем в порядок.
– А то он сейчас в беспорядке! – возмущенно воскликнула Лушка. – Ты, Петька, ерунду-то не городи!
– Лукерья Алексеевна, попрошу выбирать выражения, – ледяным тоном произнес он.
– Еще указывать мне будешь! – отбрила она.
– Работы планирую начать немедленно, – не глядя в Лушкину сторону, закончил Петр Степанович.
– А с нами что будет? – спросили из зала.
– Кадровые вопросы будут решены в ближайшие дни.
– Кем решены?
– Мной. Теперь все здесь буду решать я.
По тому, как произнес это новый владелец Ангелова, было понятно, что разговор окончен.
Через полчаса Петр Степанович Кондратьев в сопровождении супруги и сына шел по парковой аллее к источнику.
– Вот оно, Ангелово! – Петр с довольным видом обвел рукой окрестности. – Любуйтесь!
– Что я, деревьев не видел? – хмыкнул сын.
– Усадьба какая, ты глянь, сынок! – благодушно произнес Петр.
