Увы, воззвание калужских интеллигентов оказалось гласом вопиющих в пустыне. Все же по прошествии нескольких лет Каннинг уговорил Циолковского оформить патенты на свои изобретения за границей и на собственные деньги съездил в Европу для проведения всей предварительной организационной работы.
[3] В 1914 году Каннинг же в качестве ассистента сопровождал Циолковского на III Всероссийский воздухоплавательный съезд в Санкт-Петербург и из-за обострившейся болезни горла у автора зачитал его доклад о дирижаблестроении. На визитной карточке П. П. Каннинга так и было указано — «Ассистент К. Э. Циолковского».
В том же 1914 году друзья по ряду причин решили покинуть Калугу и вместе с семьями переселиться в Крым. Там они намеревались совместно построить или купить дом и частично переоборудовать его под обсерваторию. При помощи московских друзей такой дом был найден под Севастополем. Каннинг продал часть аптечных запасов, а 15 тысяч рублей положил в банк (эти деньги были реквизированы после революции). Начавшаяся Первая мировая война и последующие события поставили крест на планах переезда и создания крымской обсерватории. По состоянию здоровья Каннинг не подлежал призыву в армию, но записался добровольцем по медицинской части и до начала Гражданской войны прослужил в госпитале, развернутом в Калуге. В 1919 году он умер от тифа в возрасте 42 лет. Циолковского не допускали к постели умирающего из боязни заражения, а он каждый день приходил к дому, где бывал сотни раз и куда под конец отпустили умирать безнадежно больного. Старик сидел в вестибюле на скамеечке и не скрывал слез, градом катившихся по его седой бороде. Незадолго до своей смерти Циолковский вручил вдове Каннинга справку, согласно которой 20 % прибыли от издания трудов ученого должны передаваться Л. Г. Каннинг, но в 1937 году этот документ был изъят при обыске и аресте безвинно репрессированной женщины, а затем бесследно исчез.
В фондах Мемориального музея космонавтики в Москве хранятся неопубликованные мемуары Лидии Георгиевны Каннинг, пережившей своего супруга более чем на сорок лет (она, кстати, сопровождала Циолковского и мужа в Петербург на съезд воздухоплавания). Воспоминания озаглавлены «К. Э. Циолковский и его среда», в них множество интересных бытовых подробностей и деталей. Особенно интересна глава, посвященная музыкальным вечерам, регулярно устраивавшимся в калужском доме Каннингов, куда приходило несколько друзей со скрипками и виолончелями (в их двухэтажном особняке был даже небольшой орган). Сам Павел Павлович прекрасно музицировал и мастерски импровизировал на фортепьяно. Циолковский с удовольствием посещал эти вечера. Из-за глухоты он по обыкновению садился поближе к исполнителям. Приходил он и в неурочные часы, и тогда для него отдельно устраивался сольный фортепьянный концерт. Любимым произведением Циолковского, по свидетельству Л. Г. Каннинг и других мемуаристов, была бетховенская «Лунная соната». Здесь же, в доме Каннингов, ждало его и очередное увлечение — молоденькая и прехорошенькая кузина Павла Павловича. С удовольствием общался он и с непременными гостьями Каннингов — актрисами театра, гастролировавшего в Калуге на протяжении целого года…
* * *
Безусловно, особые отношения связывали Циолковского с Александром Леонидовичем Чижевским. Впервые Чижевский увидел своего будущего друга и наставника в начале апреля 1914 года. Чижевскому в ту пору исполнилось семнадцать лет, он был учеником выпускного класса Калужского реального училища, писал стихи, был полон оригинальных идей и далеко идущих планов. Циолковский, которому шел 57-й год, был приглашен в гимназию, чтобы рассказать «реалистам» (так повсюду в России именовали воспитанников реальных училищ) о полетах к другим планетам. Казалось бы, случайное совпадение: пути двух гениев русской науки могли и не пересечься (во всяком случае — в тот день и в тот час), но фатум и рок играли в жизни будущего основателя гелиобиологии такую же роль, как и в судьбе «отца космонавтики». Не случайно также, что встреча эта произошла именно в Калуге.
После выхода в свет в 1995 году полного варианта мемуаров Чижевского (плюс дополнительные три главы, изданные в 1999-м: их ещё некоторое время не решались публиковать вообще или же в полном объеме) кое-кто утверждал, что воспоминания Александра Леонидовича носят сугубо субъективный характер, страдают преувеличениями и даже недостоверностью. Дескать, многие факты, изложенные более чем на семистах печатных страницах, не подтверждаются документально либо же другими, независимыми, источниками. Но какие же другие — дополнительные и независимые — «источники» могут свидетельствовать о дружбе двух гениев? Разве что один — Господь Бог! Творческое общение гениев — нечто большее, чем контакты простых людей, и к тому же не поддается обыденному пониманию заурядных личностей. Ибо они (гении) взаимодействуют не только непосредственным путем, но также (и даже — прежде всего!) посредством ноосферы и разлитого по Вселенной энергоинформационного (по терминологии Циолковского — телепатического) поля, с которым устанавливается прямая связь и через открывающиеся (на строго определенное и ограниченное время!) каналы которого оба получают одну и ту же информацию, недоступную другим — непосвященным.
А какие документы нужны для подтверждения факта гениальности? Справку из милиции? домоуправления? лечебного учреждения? Академии наук? Циолковского ведь при жизни даже за ученого не считали. Скрепя сердце говорили об изобретателе-самоучке и неисправимом чудаке — не более. Это о нем-то, которого уже спустя четверть века мировое научное сообщество признало ученым равным Ньютону или Ломоносову! Сказанное вполне относится и к Чижевскому.
С теми же, кто воспринимает реальную действительность лишь в виде мозаики эмпирических фактов, говорить на тему творческой гениальности, её природы и ноосферных каналов связи с Космосом — вообще бесполезно. Да и нужно ли? Их еле слышимое шелестение быстро утихнет и ещё быстрей забудется, а шелуху псевдоаргументов сдует очистительный ветер времени. Гении же и титаны как стояли гранитными глыбами, так и останутся стоять, превратившись в вечные обелиски человеческой славы. Тем же, кто продолжает требовать каких-то документальных подтверждений и тщится бросить тень на гениев (и хотя бы так обозначиться в немеркнущем сиянии их славы), могу сказать: «Не сомневайтесь в гениальности великих — в их мир вам все равно не дано проникнуть и вам не понять его, как не понять сокровенных тайн Вселенной и закономерностей единения макрокосма и микрокосма. Не лейте грязь на гениев — к ним она не пристанет, а рикошетом вернется к вам. Не плюйте в святыню — попадете в самого себя. Шельмование гения не принесет ничего, кроме собственного бесчестия и презрения в глазах потомков». Сказанное относится к более-менее порядочным представителям ученого сословия, которым по своим объективным и субъективным задаткам не дано проникнуть в сферы высшего знания.
Но есть ещё более подлый тип пакостников и охальников в науке (и не только в ней). Так и хочется назвать их отбросами рода человеческого. Их внимания, естественно, не смог избежать и Циолковский. Им явно не дают покоя лавры Герострата: ниспровергая великих предшественников, они тем самым пытаются хоть как-то утвердить в глазах окружающих собственный авторитет (точнее — абсолютное отсутствие такового). В действительности все оказывается гораздо проще, и мы имеем дело с обыкновенным клиническим случаем: страдая комплексом неполноценности и осознавая собственную бездарность, таким интеллектуальным Геростратам не остается ничего другого, как только заниматься очернительством великих сынов человечества. Впрочем, о подобных интеллектуальных уродах, паразитирующих на теле научного сообщества, вообще не хочется говорить…
