* * *
В 20-е и 30-е годы XX столетия в центре внимания всего мира были арктические исследования. Ледоколы штурмовали арктические льды. Аэростаты, дирижабли и самолеты — арктическое небо. В мае 1926 года великий путешественник Руаль Амундсен (1872–1928) совершил трансарктический перелет на дирижабле «Норвегия» через Северный полюс. Спустя два года на дирижабле «Италия» Северного полюса достигла воздушная экспедиция во главе с конструктором Умберто Нобиле, но потерпела катастрофу на обратном пути. Восемь из шестнадцати участников экспедиции погибли. Пропал и вылетевший на их поиски на гидросамолете Руаль Амундсен.
На этом штурм Советской Арктики иностранными воздушными аппаратами не завершился. В июле 1931 года из Ленинграда стартовал немецкий дирижабль «Граф Цеппелин» с сорока двумя исследователями на борту. Среди них был известный советский полярник профессор Рудольф Самойлович, утвержденный научным руководителем экспедиции, и радист высшего класса, будущий папанинец Эрнст Кренкель. Возглавлял экспедицию знаменитый немецкий воздухоплаватель и конструктор дирижаблей Гуго Эккенер. Маршрут был избран следующий: Баренцево море — Земля Франца-Иосифа — Северная Земля — море Лаптевых — полуостров Таймыр — Карское море — Новая Земля — Архангельск — Ленинград — Берлин. Результаты экспедиции превзошли все ожидания. Как указывал в отчете Р. Л. Самойлович, за 106 часов арктического полета дирижабль проделал такую же работу, которую при нормальной работе на ледоколах можно выполнить лишь за два-три года. (Вскоре Самойлович был репрессирован «за пособничество германскому фашизму»).
Циолковский собирал всю информацию, касающуюся арктических полетов дирижаблей. Было досадно, что в арктическом соревновании побеждают немецкие и итальянские надувные дирижабли, а отечественный цельнометаллический находится до сих пор в стадии разработки. Безусловно, он понимал также и преимущества полярной авиации. Циолковский не дожил до беспримерного перелета через Северный полюс в июне 1937 года экипажа Валерия Чкалова, но эпопею челюскинцев, спасенных советскими летчиками весной 1935 года, переживал со всей страной.
ещё в начале 1926 года Константину Эдуардовичу стало известно, что с ним ищет контакта Амундсен. Прежде чем совершить перелет через Северный полюс, знаменитый полярный исследователь хотел посоветоваться с калужским изобретателем о возможности использования цельнометаллических дирижаблей. Для этого Амундсен готов был специально приехать в Россию и встретиться с Циолковским. «Норвегия» была обычным надувным дирижаблем, к тому же сделанным в Италии, и Амундсен решил сравнить его летные качества с проектируемым аппаратом Циолковского, который делали из волнистого (гофрированного) металла. Надо полагать, природное чутье не обманывало великого норвежца. Слово Амундсена, несомненно, значило гораздо больше, чем мнение двадцати академий — где бы они ни находились.
Однако встреча двух великих людей XX века не состоялась. Письмо так и не дошло до Калуги, хотя о его существовании знали многие и даже сообщалось в советской и зарубежной прессе. Одну такую вырезку из газеты анонимно получил А. Л. Чижевский и рассказал о ней Циолковскому. Старик явно расстроился и ещё в апреле дал письменное разъяснение относительно циркулировавших повсюду слухов: «Письма и запросы Амундсена, если и были, до меня не дошли, о чем я писал и „Огоньку“». Письмо Амундсена к Циолковскому действительно существовало, но адресату его не вручили. Дело в том, что Амундсен, не зная калужского адреса Константина Эдуардовича, направил письмо в Российскую академию наук с просьбой передать это послание знаменитому русскому ученому и изобретателю дирижабля. Официальная же наука самоучку Циолковского ученым по-прежнему не признавала, а потому те, к кому попало письмо Амундсена, не сочли даже нужным взять на себя труд переслать его в Калугу. А на повторный запрос Амундсен получил уклончивый ответ, что, дескать, «металлический гофрированный дирижабль ещё не вполне разработан».
Впоследствии, обсуждая с Чижевским сложившуюся ситуацию, Циолковский охарактеризовал «слепую ненависть» к нему всякого рода «специалистов» следующим образом:
«Они, эти специалисты, не допускают ко мне многих писем — это я точно знаю, а не только письмо одного Амундсена. Они отстраняют меня от моего кровного дела и готовы очернить его всеми силами. Они ненавидят меня и все то, что я говорю. Это весьма характерно для них, для их дирижерской палочки. Они считают, что Амундсен ошибся, обращаясь ко мне».
Анализируя этот — к сожалению, типичный — пример отношения к Циолковскому большинства представителей официальных научных, конструкторских и проектных инстанций, Чижевский писал спустя три десятилетия:
«Спрашивается: какой ущерб нанесен был бы советской науке, и в частности Российской Академии наук, если бы Р. Амундсен и К. Э. Циолковский вступили в переписку и совместно определили бы выгоды, летную или подъемную значимость металлического гофрированного дирижабля по сравнению с обычным дирижаблем? Обдумывая это сейчас, можно смело сказать: никакого ущерба ни отечественной, ни мировой науке не было бы, а было бы интересное совместное обсуждение двумя знаменитостями важного в ту пору вопроса. Тогда встает другой вопрос, логически вытекающий из первого: зачем ученые мужи охраняли Амундсена от Циолковского? И на этот вопрос можно дать точный ответ: ученые боялись „скомпрометировать“ отечественную науку 1926 года, включив в нее имя К. Э. Циолковского. Ученые мужи того времени меньше всего интересовались личностью Циолковского, так как были уверены, что он — фантазер, имеющий самые посредственные знания в области науки — физики или математики. Именно в этом отказе признать К. Э. Циолковского ученым и заключается грубая ошибка специалистов того времени, ибо Циолковский своими исследованиями опередил их по крайней мере на полстолетия, а то и больше! Кто же мог понять его в те годы? Полвека и больше — слишком большой промежуток времени, чтобы можно было обвинить этих специалистов в слепоте и глухоте к прогрессивным открытиям науки. Они просто не понимали их и потому отвергали, и в данном случае — охраняли Амундсена от Циолковского! Таковы печальные факты неисправимого прошлого!»
Циолковский вовсе не питал иллюзий относительно своей судьбы и судьбы своих идей. Он понимал, что никто ему не даст денег для продолжения опытов, для публикации трудов, если недоверие к его работам распространится по всей стране. Тогда его сочтут за блаженного или за маньяка, намеревающегося воспользоваться деньгами не для прогресса науки, а в своих личных целях. Возможность быть осмеянным и дискредитированным пугала Циолковского даже после того, когда его начали мало-помалу признавать и на Родине, и за границей.
Великий ученый не имел никаких научных званий, не опубликовал никаких объемных трудов, что само по себе уже являлось бы защитой. Его научный багаж представлял из себя главным образом россыпь малотиражных брошюр, изданных в провинциальной Калуге на собственные средства. Он не имел возможности издавать толстые книги, ибо не располагал официальной поддержкой для их опубликования. А раз не было «толстых» книг, то не могло быть и никаких ученых титулов. Замкнутый круг! По словам Чижевского, Циолковский всю жизнь прожил на бивуаке, постоянно ожидая нападения. Любой пакостник мог оскорбить его тем, что он, самоучка, «порет вздор» о ракетах как о будущем авиации, в то время как ракеты годны только для фейерверков и иллюминаций, что он пишет чепуху об атомах, металлических дирижаблях, бесколесных автомобилях и поездах, о строении Солнечной системы, о многоступенчатых ракетах для полетов в космическое пространство и о каком-то там космизме!
