Я не верю в то, что макромир и микромир — разные миры.
Я не гонюсь за приоритетом, именем или славой. Я знаю, что работал изо всех сил, и счастлив, если моя работа принесла хоть какую-нибудь пользу человечеству.
Я не отрицаю необходимость жестоких переворотов. Они уже потому неизбежны, что существуют.
Я не только признаю заслуги мудрецов, ученых и всех двигателей просвещёния и технического прогресса, но и не знаю, как выразить свой восторг и преклонение перед ними. Я не знаю, как выразить мою ничтожность перед наукой.
Я очень люблю и ценю медицину. (…) Но лечиться все-таки не буду — хочу прожить лишних два-три года.
Я русский и думаю, что читать меня будут прежде всего русские. Надо, чтобы писания мои были понятны большинству. Я этого желаю. Поэтому я стараюсь избегать иностранных слов: особенно латинских и греческих, столь чуждых русскому уху.
Я русский. То, что сделал, делаю и сумею сделать, — всё, всё безраздельно принадлежит России.
Я с ужасом вижу, как во всем мире академии наук превращаются в бакалейные лавочки, где приказчики «чего изволите» называются академиками, людьми заносчивыми, с амбицией, но без собственных идей.
Я сильно отстал в тонкостях математических и других наук, но я имею то, что надо: творческую силу и способность быстрой оценки всяких новых выводов.
Я считаю, что истинная физиология мозга начнется с изучения механизма телепатии.
Я точно уверен в том, что (…) моя (…) мечта — межпланетные путешествия, — мною теоретически обоснованные — превратятся в действительность. Сорок лет я работал над реактивным двигателем и думал, что прогулка на Марс начнется лишь через много сотен лет. Но сроки меняются. Я уверен, что многие из вас будут свидетелями первого заатмосферного путешествия. (…) Герои и смельчаки проложат первые воздушные трассы: Земля — орбита Луны, Земля — орбита Марса и ещё далее: Москва—Луна, Калуга—Марс. [Фонограмма первомайского приветствия]…
Я хочу показать бесконечную сложность Космоса.
III. СКАЗКА, РАССКАЗАННАЯ ЦИОЛКОВСКИМ ВНУКУ АЛЁШЕ
[13]…Неслышно спустилась ночь. Уснули река, камыши, вековые дубы. В небе не мерцали звезды, на земле не мигали огоньки. Черный ворон, которому недавно исполнилось двести лет, сидел на дубовом, словно выкованном из железа, суку и не мигая смотрел на покрытый нетающим снегом утес, а снег едва заметно светился в темноте. Древнему ворону не спалось, не дремалось, он завидовал коршунам и кобчикам, уснувшим в уютных гнездах, и думал свою думу.
Вдруг ворону показалось, что из темных глубин неба вынырнуло что-то живое, стремительное, озарившее мрак жемчужно-серым неярким светом. Неведомое существо опустилось на снежный утес и замерло.
Ворон не мог понять, что это такое. Человек? Нет. Птица? Нет. Кожан с перепончатыми крыльями? Нет. Кто же? Ворон неторопливо снялся с дуба и полетел к утесу. Он помнил, что влево от утеса есть другой, пониже, без снежного покрова, и с него, пожалуй, можно разглядеть загадочное существо. Когда черная птица вцепилась лапами в покрытую лишайниками вершину утеса, ей стал хорошо виден нежданный гость. Существо чем-то напоминало человека, но было красивее, тоньше, мужественнее на вид. Оно излучало неземное свечение, совсем не похожее на свет солнца, луны и огня. Оно сияло как далекая, приглушенная пространством звезда.
Под высоким гордым лбом сверкали три глаза! Розово-красный, как рубин, зеленый, словно изумруд, и синий, будто сапфир.
Черный ворон от удивления и восхищения негромко каркнул.
Существо услышало, пошевелилось, и ворон увидел за его могучими плечами два легких остроконечных крыла, покрытых не то перьями, не то чешуйками. Получеловек-полуптица протянул гибкую трехпалую руку, и сила, схожая с теплым ветром, подхватила ворона и ласково, бережно перенесла на снежный утес.
Ворон оторопел, закрыл глаза, а чудесное существо заговорило:
— Не бойся. Я не причиню тебе зла.
— Откуда тебе известен язык воронов? Даже мудрейшие люди не знают его. Я прожил на земле два столетия, перевидал много, но такого, как ты, встречаю впервые.
— Не удивляйся, я знаю наречие всего существующего на всех обитаемых планетах.
— Разве есть обитаемые планеты кроме Земли? — ещё более поразился ворон.
— Да, есть, и их неисчислимое множество. В одной чечевицеобразной Галактике, к которой принадлежит родившая тебя малюсенькая Земля, обитаемых планет насчитывается более пятисот тысяч.
— Скажи же, кто ты?
— Я житель части Мироздания, столь далекой, что обитатели Земли не имеют о ней даже самого слабого представления. Она не может им даже присниться. Там другие законы жизни и другая мера вещёй.
— Зачем ты прилетел сюда?
— Странствие — одна из возвышенных и чистых радостей бытия. Каждое тысячелетие я пускаюсь в дальний путь, и тогда каждая частица моего естества трепещёт от неизъяснимой радости.
— Каждую тысячу лет? — переспросил потрясенный услышанным ворон. — Люди завидуют, что я существую три человеческие жизни. Как же велик твой возраст?
— Этого тебе, к сожалению, не понять, — отвечало с сочувствием неземное чудо. — Я давным-давно забыл, когда родился, и не ведаю, когда оборвется мое существование. Похоже на то, что я проживу до той благословенной поры, когда все живое во Вселенной обретет бессмертие.
— Что привело тебя, счастливого, на Землю? — продолжал допытываться ворон и втайне восхитился, гордясь тем, что неземное существо миролюбиво беседует с ним, пернатым, как равное с равным.
— Видишь ли, чернопёрый, великое множество лет тому назад я впервые посетил Землю. Тогда она была почти сплошь покрыта океаном, над зеленовато-серой водой клубились пары, в теплом и мутном растворе вещёств только-только зарождалась первичная жизнь. Я хорошо помню эту младенческую пору вашей планеты. А сейчас я хочу посмотреть, в какие формы вылилась земная, длящаяся многие тысячелетия жизнь.
— Долго ли ты здесь погостишь?
— Нет. Я уже все знаю. Не только тебе, покрытому перьями обитателю планеты, — даже умнейшему и просвещённейшему из людей не разгадать моего мышления и тончайших чувств, которых у меня не пять, как у людей, а многие сотни. Пока ты, махая крыльями, летел от дерева до скалы, я успел исследовать и понять существующий тысячелетиями калейдоскоп жизни на Земле, все его причудливые фазы и всю так называемую историю человечества, которую — смешно сказать! — сами люди знают только в очень малой доле и толкуют превратно, потому что подлинно научная история людьми ещё не создана. Я, например, мог бы без малейшей ошибки, чернопёрый, во всех подробностях поведать твою родословную и всю твою жизнь…
— Я боюсь тебя, — содрогаясь, сознался ворон. — Смотри, у меня даже перья топорщатся от страха.
