Подтянув к ополченским частям, наблюдавшим итальянскую границу, 2½ дивизии с русского фронта, 5 дивизий с сербского и одну немецкую дивизию с тяжелой артиллерией, австро-германцы на итальянском фронте ограничились временно обороной. Достойно внимания, что Италия, имея 12 корпусов и несколько дивизий милиционного характера, подняв по первой мобилизации 1 миллион человек и сосредоточив у Изонцо главные свои силы, четыре раза в 1915 году переходила в наступление и всякий раз безуспешно.
Эта неспособность итальянцев, неподвижность Салоникского фронта и великое русское отступление приблизили конец Сербии. Более года держалась маленькая сербская армия, не имевшая надлежащего снаряжения, но сильная духом, отбив три наступления австро-венгров. Но в октябре 1915 г. на нее навалились втрое превосходящие ее силы врагов (29 австро-германо-болгарских дивизий против 11 сербских), и сербская армия, после двухмесячного отчаянного сопротивления, была раздавлена.
Остатки ее (55 тыс.) во главе с королевичем Александром, унося на носилках больного короля, бросив орудия и обозы, с невероятным трудом, по горным тропам, пробились через Албанию к Адриатическому морю и были союзниками перевезены на остров Корфу. Отдохнув и снарядившись, эти войска в 1916 году приняли снова участие в боях генерала Сарайля на Македонском театре.
* * *
Дойдя до линии Рига—Пинск—Черновицы, немецкое главное командование, ввиду переутомления войск, решило перейти к позиционной войне. Австрийский же главнокомандующий, генерал Конрад, настаивал на продолжении наступления, с целью освобождения оставшихся в русском владении частей Галиции и захвата важного железнодорожного узла Ровно, который открывал, через ст. Барановичи, прямое сообщение между австрийским и германским фронтами.
Произошла размолвка, и в результате все германские дивизии, находившиеся на австрийском фронте, переведены были немцами на север, на свой фронт. Генерал Конрад, тем не менее, повел наступление на Луцк—Ровно.
В конце августа я получил от генерала Брусилова приказание идти спешно в местечко Клевань, находившееся между Луцком и Ровно, в 20 верстах от нас, где находился штаб 8-й армии. Приведя дивизию форсированным маршем в Клевань к ночи, я застал там полный хаос. Со стороны Луцка наступали австрийцы, тесня какие-то наши ополченские дружины и спешенную кавалерию, никакого фронта по существу уже не было, и путь на Ровно был открыт.
Я развернул дивизию по обе стороны шоссе и после долгих поисков вошел, наконец, в телефонную связь со штабом армии. Узнал, что положение серьезное и штаб предполагал было эвакуировать Ровно, что у Клевани спешно формируется новый корпус (39-й) из ополченских дружин, которые, по словам Брусилова, «впервые попадают в бой и не представляют никакой боевой силы». Начальнику этого корпуса, генералу Стельницкому, я входил в подчинение. Брусилов добавил, что он надеется, «что фронт все же получится довольно устойчивым, опираясь на “Железную” дивизию, дабы задержать врага на речке Стубель».
Положение дивизии было необыкновенно трудным. Австрийцы, вводя в бой все новые силы, распространялись влево, в охват правого фланга армии. Сообразно с этим удлинялся и мой фронт, дойдя, в конце концов, до 15 километров. Силы противника значительно превосходили нас, почти втрое, и обороняться при таких условиях было невозможно. Я решил атаковать. С 21 августа я трижды переходил в наступление, и тремя атаками «Железная» дивизия приковала к своему фронту около трех австрийских дивизий и задерживала обходное движение противника. Но 8—11 сентября, после тяжких боев, австрийцам удалось оттеснить нас за р. Горынь.
Между тем генерал Брусилов, получив в свое распоряжение 30-й корпус генерала Зайончковского и направив его к р. Горыни, решил выйти из создавшегося трудного положения переходом в наступление правым крылом армии (три корпуса) с целью выхода и утверждения на р. Стыри. После долгих споров с главнокомандующим генералом Ивановым, не желавшим допускать наступление крупными силами, Брусилов настоял на своем, и наступление началось.
«Железная» дивизия шла в центре фронта. Блестящими атаками колонн генерала Станкевича и полковника Маркова противник был разбит 16 и 17 сентября, причем частью уничтожен, частью взят в плен. И 18 сентября дивизия, по собственной инициативе преследуя быстро отступавших австрийцев, форсированными маршами пошла на Луцк, и 19-го числа я атаковал уже сильные передовые укрепления его. Бой шел беспрерывно весь день и всю ночь.
Против нас было 2½ австрийских дивизии, прочно засевших в хорошо подготовленных окопах. Стрелки дрались уже на самой позиции, были взяты пулеметы и пленные, захвачены два первых ряда окопов. Но дальнейшее продвижение казалось для нас непосильным, мы понесли большие потери, и войска устали. Генерал Стельницкий даже не предлагал мне помощи своих ополченских частей, понимая ее бесполезность.
Чтобы помочь моей захлебнувшейся фронтальной атаке, генерал Брусилов приказал генералу Зайончковскому атаковать Луцк с севера. Тут необходимо сделать отступление совсем не боевого свойства, дабы пояснить дальнейший ход событий.
По особенностям своего характера, Зайончковский внес элемент прямо анекдотический в суровую и эпическую боевую атмосферу. Получив распоряжение Брусилова, он отдал по своему корпусу многоречивый приказ, в котором говорилось, что «Железная» дивизия не смогла взять Луцк, и эта почетная и трудная задача возлагается на него… Припоминал праздник Рождества Богородицы, приходящийся на 21 сентября… Приглашал войска «порадовать матушку царицу» и в заключение восклицал: «Бутылка откупорена! Что придется нам пить из нее – вино или яд, покажет завтрашний день».
Подобная «беллетристика» совсем несвойственна нашему воинскому обиходу; впрочем, я узнал об этом приказе только по окончании операции.
Но «пить вина» на «завтрашний день» Зайончковскому не пришлось. Наступление его не подвинулось вперед, и он потребовал у штаба армии передать ему на усиление один из моих полков, что и было сделано. Я остался с тремя. Кроме того, в ночь на 23 сентября получаю приказ из армии: ввиду того, что Зайончковскому доставляет большие затруднения сильный артиллерийский огонь противника, мне, по его просьбе, приказано вести стрельбу всеми моими батареями в течение ночи, «чтобы отвлечь на себя неприятельский огонь».
Стрелять в течение всей ночи, когда у нас каждый снаряд на учете! Но приказ я исполнил. Вероятно, понять мои чувства может только тот, кто был на войне и попадал в такое положение… Австрийцы мне не отвечали. С их стороны раздалось только три выстрела, причем одна граната попала в камин штабной хаты. По воле судьбы она не разорвалась.
Эта нелепая стрельба обнаружила врагу расположение наших скрытых батарей, и к утру положение моей дивизии должно было стать трагичным. Я вызвал к телефону своих трех командиров полков и, очертив им обстановку, сказал:
– Наше положение пиковое. Ничего нам не остается, как атаковать.
