Поскольку экономика, хоть и поднялась с колен после 1932–33 годов, не спешила восстанавливаться и не достигла показателей, которые наблюдались в годы экономического бума 1920–х, некоторые из ненадежных друзей Рузвельта после его первого года при власти от него отвернулись. И речь идет не только о знакомых по школе Гротон, по Гарварду, а и о соседях в долине реки Гудзон, о воротилах с Уолл — Стрит и членах клуба «Никербокер». Двое из его наиболее мощных сторонников, популярных в народе, ни одного из которых невозможно было даже представить себе среди его оппонентов, перешли к нему в оппозицию. Первым стал Хьюи Лонг, вторым — отец Чарльз Кофлин, радиопроповедник из Детройта, которому внимала большая аудитория слушателей. Кофлин начал с таким энтузиазмом, что, используя сомнительные богословские аргументы, провозгласил «новый курс» «курсом Христа». Лонг, который считал, небезосновательно, что он был основным доверенным лицом ФДР, обеспечившим Рузвельту выдвижение от Демократической партии в 1932 году, и в начале президентства Рузвельта полагал, что в итоге заслуживает большего внимания, ошибся, думая, что сможет впоследствии покровительственно относиться к Рузвельту.
Это был совершенно нелепый просчет, поскольку, если и существовал где‑либо человек, который не нуждался в покровителях, то этим человеком был Рузвельт. В гибельном для себя визите в Белый дом в 1934 году Лонг время от времени снимал свою соломенную шляпу в Овальном кабинете только для того, чтобы предостерегающе постучать ею о колено во время разговора с Рузвельтом. С тех пор «Морской царь» (как прозвали Лонга) пошел ко дну, а в Белом доме не проронили и одной слезы после сообщения об его убийстве в городе Батон — Руж в сентябре 1935 года
[59]. Убийство сняло угрозу того, что Лонг выступит кандидатом в президенты от третьей партии на выборах 1936 года. Рузвельт не боялся, что Лонг станет победителем; он боялся, что тот сможет навредить ему так же, как дядя Тед навредил Тафту в 1912–м.
Оставались еще две другие возможные угрозы такого рода. Отец Кофлин, который перешел в оппозицию к Рузвельту, не стал менее популярен у своей аудитории. Оглядываясь назад, вспомним трудности первого этапа, с которыми столкнулся Джон Кеннеди почти тридцать лет спустя, убеждая американских избирателей в том, что, как гласит современная шутка, его родной отец в Бостоне более опасен, чем его духовный отец в Риме. Сложно поверить, что одетый в сутану католический священник мог бы хоть сколько‑нибудь представлять угрозу для Рузвельта в середине 1930–х. Еще одну угрозу представлял калифорниец доктор Френсис Таунсенд, врач, популярный среди своих пациентов, который в конце 1933 года решил для себя, что милленаристские учения
[60]более интересны, чем установление диагнозов. Он предложил программу, согласно которой, как здоровье экономики, так и социальная справедливость выйдут на новый уровень, если федеральное правительство гарантирует каждому человеку после шестидесяти лет пенсию в размере 150 долларов с последующим ее повышением до 200. Суммы даже с точки зрения 1930–х не были астрономическими, ими вряд ли бы прельстились Дж. П. Морган или Уильям Рэндольф Херст, но их было бы достаточно, чтобы нарушить политику финансового благоразумия и предложить землю обетованную многим малоимущим старикам, а также тем, кто с опаской ожидал приближения пенсионного возраста. К счастью для сдерживания такого предложения, в возрастной структуре населения того времени не наблюдалось такое старение нации, как сейчас. Тем не менее, предложение Таунсенда очень быстро стало популярным не только в Калифорнии, но даже на востоке, в Чикаго, где на собрании его клубов «Пенсия по возрасту» даже выступили в поддержку стратегии третьей партии, с чем доктор имел благоразумие не согласиться.
Реакцией Рузвельта на все эти проявления оппозиционности: препятствия со стороны Верховного суда, классовая враждебность со стороны правых, популистские высказывания демагогов — стала вторая волна еще более радикального «нового курса», в чем‑то более дерзкого, чем первая. В конце января 1935 года Рузвельт не смог провести предложение о том, чтобы США вошли в юрисдикцию Всемирного суда международной юстиции. Тридцать шесть сенаторов проголосовали против: этого было достаточно, даже четыре голоса оказались лишними, чтобы не получить необходимые две третьих большинства. Это оказалось двойным ударом, поскольку, во — первых, Рузвельт не привык проигрывать и, во — вторых, он думал, что это был бы неплохой компромиссный шаг между вступлением США в Лигу наций (которое, как он полагал, находится за пределами его политической правоспособности) и ничегонеделанием для преодоления политики изоляционизма (что разочаровало бы многих, в особенности Элеонору Рузвельт). В начале 1935 года у Рузвельта наблюдалось подавленное настроение — что было ему неприсущее, вне зависимости от обстоятельств. Его поведение описывают как «раздражительное, беспокойное и даже нерешительное»
[61]. В этой цитате «даже» — это лишнее слово, поскольку Рузвельт редко бывал раздражительным и беспокойным, однако часто проявлял нерешительность, обдумывая предмет обсуждения, прежде чем прийти к какому‑либо решению. Признаться, в январе этого года у него действительно хватало причин для нерешительности.
Основными оставляющими второго «нового курса», который также являлся прелюдией к предвыборной кампании 1936 года для переизбрания ФДР на второй срок, стали: первое, Закон Вагнера о трудовых взаимоотношениях, который возродил к жизни пункт 7 (а) NIRA, несмотря на то, что Верховный суд признал первоначальный закон недействительным. Второе, Закон о социальном обеспечении, который вместе с пенсиями по возрасту и выплатами по безработице давал американцам более скромную социальную защиту, чем та, которую Герберт Асквит, Дэвид Ллойд Джордж и Уинстон Черчилль ввели в Британии во время правления либералов в период до 1914 года. Третье, Банковский закон 1935 года, который реорганизовал Федеральную резервную систему и в целом усилил федеральные полномочия по надзору до такой степени, что это весьма обеспокоило сильную оппозицию в лице сенатора Картера Гласса, которого Рузвельт чуть было не назначил министром финансов в 1933 году. Четвертое, Закон о холдинговых компаниях в сфере коммунального хозяйства, который существенно ослабил влияние крупных электро— и газоснабжающих компаний, — картина во многом сопоставимая с той, что наблюдалась в отношении железнодорожных трестов в 1900–х. Это стало одной из причин, почему Уэнделл Уилки, либеральный оппонент ФДР, в 1940 году стал кандидатом от Республиканской партии на пост президента. Пятое, ассигнование пяти миллионов долларов для Администрации программ общественных работ для неквалифицированной рабочей силы (WPA), что возродило из пепла прежнюю программу помощи, которую курировала Администрация гражданских работ (CWA) во главе с энергичным Гарри Гопкинсом. Шестое, самое важное и наиболее провокационное (для ненавистников Рузвельта) из всего списка, Закон о доходах 1935 года. Согласно этому закону, повышалась процентная ставка подоходного налога на высокую прибыль, увеличивался налог на недвижимость и акты дарения; Закон коснулся и корпоративной прибыли, распределенной или нераспределенной. И это было сделано безо всяких извинений, без малейшего намека на то, что такая расправа учиняется только лишь вследствие экономического спада, что она болезненна для самого президента даже больше, чем для его народа. Нет, напротив, ФДР, представляя этот законопроект, заявил, что «огромные накопления богатства не могут быть оправданы на основе личной и семейной безопасности».
