Какой вклад внес Рузвельт в дело совместной работы органов государственного управления и до сих пор враждебно настроенных капиталистов от промышленности? Президенту прекрасно удавалось то, что можно назвать монархическим аспектом поощрения военного производства. Он намеренно отстранился от партийной политики. Когда промежуточные выборы 1942 года привели к потере сорока четырех мест в Палате представителей и девяти мест в Сенате, тем самым создав почти равный баланс сил в Конгрессе, — то с чем президент еще никогда не сталкивался — его обвинили в том, что он упустил людей, которые его поддерживали и активно участвовали в его кампании. Однако два исключения из правила, в связи с его пассивным участием в жизни партии, вряд ли подтверждают мнение, что он мог бы спасти многих, лишь щелкнув пальцами. В штате Небраска Рузвельт активно поддерживал сенатора Джорджа Норриса, который потерпел поражение. А в штате Нью — Йорк, в его собственном округе Датчесс, он приложил все усилия, при мощной поддержке либерально настроенных республиканцев, чтобы избавиться от конгрессмена Гамильтона Фиша, который вместе с Бартоном и Мартином очернял репутацию Рузвельта во время кампании 1940 года. Фиш одержал триумфальную победу. ФДР также, используя парламентскую терминологию, «стал в пару» с Уэнделлом Уилки, которого он уговорил отправиться в мировое турне, таким образом, обе партии проводили кампанию 1942 года без участия людей, которые стояли во главе обеих партий последние два года. Промежуточные выборы 1942 года были примечательны появлением Томаса Э. Дьюи, который был избран губернатором штата Нью — Йорк с убедительным перевесом в 600 тыс. голосов, став первым с 1920 года республиканцем, которому это удалось. В действительности эти выборы привели к тому, что Дьюи, наряду с Уильямом Дженнингсом Брайаном и Эдлаем Стивенсоном, стал одним из трех величайших проигравших кандидатов в президенты двадцатого столетия. Он проиграл Рузвельту в 1944–м и Трумэну в 1948–м.
Во второй половине 1941 и в 1942 году Рузвельт был чрезвычайно недоволен продвижением дел в сфере промышленной мобилизации США. Производство росло, но слишком медленно, чтобы всецело удовлетворить многочисленные обязательства США: снарядить свои собственные силы, поддержать на должном уровне поставки в Великобританию, согласно Закону о ленд — лизе, и, начиная с середины лета, удовлетворить, по крайней мере, хотя бы часть растущих с каждым днем потребностей Сталина. Что касается последнего пункта, в общественном мнении американцев существовали серьезные сомнения по поводу того, следует ли вообще оказывать такую помощь. Изоляционисты, осознав свой проигрыш в вопросе помощи Великобритании, принялись яростно противодействовать помощи коммунистам.
Газета Chicago Tribune, экс — президент Гувер и сенатор Роберт А. Тафт (штат Огайо), который тогда только появился на государственной арене, составили трио сопротивления. Тафт заявил, что победа коммунистов будет гораздо более опасной, чем победа фашизма (маловероятная перспектива летом 1941 года; многие другие возражали против помощи России исходя из иных соображений, что это значило бы разбрасываться хорошей военной техникой после поставок устаревшей или, по крайней мере, непригодной). И даже такой здравомыслящий человек, как сенатор Гарри Трумэн выступил с довольно экстравагантной теорией, что, если бы Германия выигрывала войну, то Соединенным Штатам следовало бы помочь СССР, но, если бы побеждал СССР, то, вероятно, нужно будет поступить наоборот. Однако он все же добавил, что самое последнее, чему он хотел бы стать свидетелем, — так это победе нацистов. Сначала это звучит как невероятно глупое предложение от человека, который впоследствии проявит такой недюжинный здравый смысл, но, я полагаю, можно утверждать, что он фактически предвидел, заглядывая вперед, будущую блокаду Берлина в 1948 году.
Все эти тревожные сигналы и экскурсы нисколько не поколебали позицию Рузвельта. Он держался своих стратегических решений: о том, что Германия должна быть разбита первой, а уж за ней — Япония. И даже до того, как США вступили в войну, это означало, что помощь СССР является более важной, чем пособничество антикоммунистическим веяниям. В некоторой степени президент в этом вопросе последовал примеру Черчилля, который имел больше исторического багажа за плечами и который был ярым сторонником скорейшего подавления социалистической революции в России, тогда как Рузвельт (в ноябре 1933 года) стал первым американским президентом, провозгласившим дипломатическое признание советского правительства. Однако политика помощи России была спонтанным выбором Рузвельта, как до, так и после Перл — Харбор. Затем он очень быстро осознал, что он лучше, чем Черчилль, может договориться со Сталиным, несмотря на то, что они впервые встретились только на Тегеранской конференции в октябре 1943 года. Тем не менее, в его предложении был некий смысл. Со времени визита Гопкинса в Москву в августе 1941 года наметились симптомы, которые обеспокоили Черчилля. Премьер осознал, что одна большая страна может понять другую большую страну лучше, чем советские могут понять маленький остров, считавший, что его «нашивки за ранение» в 1940 году заслуживают более внимательного отношения и уважения, чем выказали Союзники. Рузвельт время от времени предлагал, что поскольку он в лучших отношениях со Сталиным, то Союзные Силы только бы выиграли, если бы он провел с ним двухстороннюю встречу. Это всегда задевало Черчилля за живое, хотя сам он провел две двухсторонние встречи со Сталиным и не меньше шести с Рузвельтом. Факт остается фактом, Черчиллю удавалось расстроить любые незапланированные советско — американские встречи, однако премьер — министр был каждый раз серьезно обеспокоен, когда Рузвельт, как в Тегеране, так и в Ялте, пытался показать себя независимым в равной степени от обоих.
Невозмутимость ФДР по поводу принятия стратегических решений (причиной, вероятно, являлось то, что Рузвельт знал о военных делах меньше Черчилля) проявлялась в настойчивом желании следовать принципу «сначала Германия», даже когда Стимсон и Маршалл были встревожены тем, что президент так легко принял концепцию периферийной войны и «средиземноморскую» стратегию Черчилля. Пентагон настоятельно советовал ФДР по крайней мере пригрозить возможностью начать разыгрывать «японскую карту» первой, что, кроме всего прочего, соответствовало бы общественному мнению американцев. Рузвельт, однако, никогда не давал слабину в этом вопросе. Впрочем, на англо — американской встрече «Трайдент» (Третья Вашингтонская встреча) в мае 1943–го он почувствовал, что настал час говорить с Черчиллем без обиняков — в ограниченном кругу людей, а именно, в присутствии начальников штабов двух стран — о желании премьера развивать «балканскую» стратегию, в частности, о его навязчивой идее вовлечения в войну на стороне Союзников Турции.
В решении внутренних проблем страны деятельность Рузвельта была весьма неоднозначной. Президент санкционировал интернирование этнических японцев (насильственное перемещение в специальные лагеря около 120 тысяч японцев с западного побережья США), причем это касалось как тех, кто все еще оставался поданным императора, так и рожденных в США, т. е. имеющих американское гражданство. Он разрушил их жизнь, отправив в лагеря, официально называвшиеся «военными центрами перемещения». Ответственным за данную операцию был назначен министр юстиции Фрэнсис Биддл (с целью справиться с его излишним либерализмом). От участия в диспутах о расовой сегрегации в армии президент отказался, полагая, что у него и так достаточно дел. Рузвельт посчитал, что назначение трех чернокожих полковников к концу 1942 года должно было бы стать адекватной мерой, чтобы смягчить ситуацию. Однако позволил, чтобы его любимый род войск, Военно — морские силы США, оставались почти полностью «белыми». Гораздо лучше удалось при посредничестве Комиссии по вопросам справедливого найма на работу обеспечить соответствующие возможности чернокожим на оборонных предприятиях. Хотя и над этим пришлось долго ломать голову. Легко предположить, что бы он сказал о карьере генерала Колина Пауэлла, который стал председателем Объединенного комитета начальников штабов и Государственным секретарем США. Конечно, президент высказался бы одобрительно, хотя, вероятно, добавил бы, что не может идти против общественного мнения, которое в 2001 году сильно отличалось от мнения в 1942–м.
