На улице Нотр-Дам у портала святой Женевьевы Арденской в нише тоже стояла статуя Фламеля: он был изображён коленопреклонённым перед аналоем и устремившим взор на святого Иакова. Надпись под статуей гласила:
«N. F. Этот портал был возведён в 1402 году на пожертвования многих».
И стену недостроенной больницы на улице кладбища святого Николая-в-полях украшали инициалы Фламеля.
Когда в 1717 году церковь Сен-Жак-де-ла-Бушри была снесена, украшенная надписями плита с могилы Фламеля бесследно исчезла. Кокрен утверждает, что много лет спустя она обнаружилась в зеленной лавке на рю Дез-Ариа, где хозяин ничтоже сумняшеся использовал её гладкую обратную сторону в качестве разделочного стола. Сейчас она хранится в музее Клюни, где я имел случай полюбоваться ею во время моего последнего визита в Париж.
Она украшена барельефом, изображающим Христа, святого Петра и святого Павла, а между ними солнце и луну — алхимические символы серы и ртути, а также золота и серебра. Надпись гласит, что Никола Фламель, бывший нотариус, завещал церкви дома и доходные бумаги, которые приобрёл за время жизни и сделал дары различным церквам и больницам Парижа. Надпись отражает скромность истинного гуманиста и подлинного Философа Герметического искусства.
Но давайте вернёмся к тайне предполагаемой смерти Фламеля. Известный путешественник, писатель, картограф и антиквар XVIII века Поль Люка рассказывает в своей книге «Путешествие по Малой Азии» (Амстердам, 1714 год) следующую любопытную историю:
«Я был в Бронозе, в Натолии, и, отправившись на прогулку с неким человеком, набрёл на небольшую мечеть, окружённую садами и фонтанами, открытыми для доступа публики; нас быстро провели в помещения при ней, где мы увидели четверых дервишей, приветствовавших нас со всей возможной любезностью и пригласивших нас разделить с ними трапезу. Нам сказали, и вскоре мы имели возможность в том убедиться, что это были мужи величайших достоинств и мудрости; один из них, сказавший, что по происхождению он узбекский татарин, был, видимо, более образован, чем остальные, и, казалось, говорил на всех языках мира. Побеседовав со мной немного по-турецки, он спросил, знаю ли я латынь, испанский или итальянский. Я сказал, что, если ему угодно, он может говорить со мной по-итальянски; однако вскоре по моему акценту он догадался, что этот язык для меня не родной, и напрямую спросил, из какой страны я приехал. Узнав, что я родом из Франции, он тут же заговорил со мною на таком превосходном французском, словно вырос в Париже.
— Сколько лет, милостивый государь, — спросил я его, — вы провели во Франции?
Он ответил, что никогда там не был, но очень бы хотел предпринять такое путешествие.
Я сделал всё, что было в моих силах, чтобы укрепить его в этом решении и убедить, что Франция — истинная колыбель учёности, а её король — покровитель всех наук, взявший на себя все расходы по моим путешествиям ради собирания записей о древностях, зарисовок памятников, коллекций монет и рукописей, исправления карт и так далее, самолично дав на то своё высочайшее повеление. Когда наша беседа подошла к концу, дервиши пригласили нас в свой дом, стоявший у подножия горы. Выпив кофе, мы расстались, но хозяева взяли с меня обещание, что я вскорости снова приду, чтобы с ними повидаться.
Десятого числа дервиш, которого мне представили как узбека, пришёл ко мне с визитом. Я показал ему купленные мною рукописи, а он заверил меня, что они обладают огромной ценностью и написаны великими авторами. Это был человек выдающегося образования в самых разных сферах; внешне казалось, что ему лет тридцать, но беседа убедила меня, что ему, должно быть, не менее ста.
Он поведал мне, что у него есть ещё шестеро друзей, и все они путешествуют по миру ради совершенствования своих знаний, а раз в двадцать лет встречаются в заранее условленном месте. Я понял, что Броноза была как раз местом их встречи и что четверо из них уже прибыли. Наша беседа попеременно вращалась вокруг религии и натурфилософии; под конец мы заговорили о химии, алхимии и каббале. Я сказал ему, что люди разумные считают всё это, а в особенности Философский камень, простыми выдумками.
— Это не должно удивлять вас, — сказал он мне в ответ, — мудрец всегда спокойно слушает невежд, но не даёт своему уму пасть на их уровень. Говоря о мудреце, я имею в виду человека, который наблюдает, как всё на свете умирает и возрождается, без особого беспокойства; в его распоряжении больше богатств, чем у самого великого владыки, но живёт он умеренно, выше событий суетного мира.
Здесь я остановил его:
— Но при всех своих максимах мудрец тоже умирает, как и все остальные люди!
— Увы, — ответствовал он, — думаю я, что вы незнакомы с высшим знанием. Человек, которого я вам описал, разумеется, умирает, ибо смерть неизбежна, но он делает это, лишь дойдя до самых отдалённых пределов своего земного существования. Наследственные болезни и слабости сокращают жизнь человека, но мудрец через использование правильных средств умеет избегать всего, что ослабляет животные функции организма или мешает их осуществлению, и делает это в течение тысячелетий.
Я был крайне удивлён услышанным.
— И вы станете убеждать меня, что все, владевшие Философским камнем, жили тысячи лет?
Он же серьёзно ответил:
— Без сомнения, они это могли. Решение зависело исключительно от них.
Наконец, я взял на себя смелость упомянуть знаменитого Никола Фламеля, который, как говорят, получил Философский камень и, тем не менее, определённо умер.
Он улыбнулся моей простоте и спросил весело:
— Вы действительно верите в это? Нет-нет, мой друг, Фламель ещё жив — ни он, ни его жена не умерли. И трёх лет ещё не прошло, как я видел их обоих в Индии; он — один из лучших моих друзей.
Далее он рассказал мне историю Фламеля, которую услышал от него самого и которую я читал в книгах, до того самого момента, когда король Карл VI, правивший в то время, послал месье Крамуази (sic!) и его присных выяснить происхождение внезапного богатства Фламеля и когда последний осознал, в какой опасности он находится.
Временами слава может быть очень неудобной, но мудрый человек избегает её, принимая меры предосторожности. Фламель понял, что его обязательно арестуют, как только поймут, что он получил Философский камень. А поскольку слухи о его щедрости уже ходят по всему Парижу, обвинение в занятиях алхимией не заставит себя ждать. Он избежал преследований, опубликовав известия о своей смерти и смерти жены. По его совету, она притворилась, что заболела, а по прошествии некоторого времени появилось сообщение о её смерти. На самом деле она уехала в Швейцарию и там ждала, когда он к ней присоединится. Вместо неё в могилу опустили бревно, одетое в её платье; а дабы всё было сделано с соответствующими случаю церемониями, в одной из часовен, сооружённых на её деньги, было произведено погребение. Некоторое время спустя Фламель применил ту же тактику и, поскольку деньги значительно облегчают решение многих проблем, врачей и духовенство без труда убедили поспособствовать подлогу. Фламель оставил завещание, в котором выразил желание быть похороненным в той же могиле, что и его жена, и чтобы над усыпальницей непременно возвели пирамиду. И пока живой адепт преспокойно ехал в Швейцарию к жене, в могилу опустили второе бревно. С тех пор Фламель и Пернелла оба вели философскую жизнь то в одной стране, то в другой. Такова истинная история Никола Фламеля, а не то, во что вы верите или во что верят у вас в Париже, где мало кто обладает подлинным знанием».
