Я часто удивлялся, как при такой строгой диете и бессоннице в течение стольких лет Гитлеру удавалось сохранять физические и душевные силы. Его энергия выходила за рамки нормальной. Единственное возможное биологическое объяснение такого феномена я вижу в том, что подобное растрачивание физических запасов, безусловно, приводит к преждевременной физической деградации.
Гитлер не принуждал своих гостей к вегетарианству, хотя нередко говорил с ними об этом и дразнил их за пристрастия в еде, называя «пожирателями трупов». Лишь несколько человек следовали его застольным обычаям. Среди них был Борман, хотя все знали, что дома он не откажется от хорошего бифштекса. Гитлер угощал своих гостей сытной, но вовсе не роскошной пищей, а во время войны любой обед всегда состоял только из одного блюда. Даже на самых пышных государственных банкетах подавались один вид супа, один вид жаркого и десерта. Одно время врачи рекомендовали ему употреблять икру из-за ее питательной ценности. Она пошла ему на пользу, но через некоторое время он отказался от этой роскоши, заявив, что это «преступно дорого».
Гитлер презирал алкоголь, вкус которого внушал ему отвращение. На торжественных церемониях, когда ему приходилось произносить тост, его бокал всегда был наполнен минеральной водой. Но из уважения к гостям вино на стол подавалось, а уж пить или не пить, решали они сами. Однако пить спиртное за его столом гости стеснялись. Его неприязнь к курению была еще сильнее. Он считал никотин в высшей степени вредным и говорил, что может предложить сигары и сигареты только своим худшим врагам, но друзьям – никогда! В своих комнатах он курить запрещал. Исключения делались только на важных официальных приемах в Берлине или Мюнхене, но после приема курить разрешалось только в курительных комнатах, куда Гитлер никогда не заходил. В конце войны при входе в его бункер в Берлине висела табличка «Не курить».
Я уже упоминал, что Гитлер избегал за столом разговоров на политические темы. В кругу гостей ему хотелось хотя бы на время отвлечься от политических и военных проблем, которыми постоянно была занята его голова. Если кто-то невзначай касался политики, он резко и гневно обрывал его. Тем, кому довольно часто приходилось участвовать в застольных беседах, они вскоре наскучивали, так как Гитлер всегда затрагивал одни и те же темы. Он любил поговорить о еде и диете, о способах приготовления пищи в разных частях страны, о витаминах и калорийности – тема весьма уместная для разговора за обеденным столом. В эти разговоры Гитлер всегда вовлекал своих врачей, спрашивая их мнение. Сам он придерживался вегетарианской диеты, считая ее первоначальной диетой человечества, и предсказывал, что она станет диетой будущего благодаря своей полезности и экономичности. К неудовольствию Геринга, одной из его любимых тем было решительное осуждение охоты, если она не вызвана жизненной необходимостью. Он говорил, что никогда не причинит вреда такому красивому животному, как лань, и запрещал всякую охоту в Оберзальцберге. Он высмеивал спортсменов-охотников, но оправдывал браконьеров, которые, по крайней мере, убивают ради еды. Во время войны он выпустил из тюрем всех браконьеров и определил их в испытательные батальоны. В последние годы войны, раздраженный какой-то газетной статьей, он вдруг запретил всякое упоминание в прессе об охоте, кроме простых сообщений о продаже дичи.
До войны он часто и упорно говорил о защите животных и антививисекции. Он решительно осуждал вивисекцию, чем расположил к себе сострадательных дам, искренне аплодировавших ему. Гитлер признавал вивисекцию, только если эксперименты на животных служат какой-нибудь военной цели. Он считал, что животные способны мыслить, и испытывал к ним сочувствие, в отличие от людей. Видеть страдания животного было для него невыносимо, и он всячески старался помочь ему. Но никогда он не произнес ни одного слова о гуманизме, кроме одного случая, когда охарактеризовал его как смесь глупости, трусости и интеллектуального тщеславия. И это действительно был его фундаментальный взгляд на этот вопрос. Он старательно избегал говорить о концентрационных лагерях.
Гитлер придавал блеск разговору, рассказывая истории, случавшиеся с ним в путешествиях. Всякий раз, присутствуя на подобных сборищах, я безошибочно замечал его склонность к преувеличению; он часто приукрашивал свои рассказы причудливыми выдумками. За столом велись разговоры о музыке, кино, театре, живописи и архитектуре. Тут, оседлав любимого конька, Гитлер не упускал шанса выразить свои личные взгляды. Однако подобные разговоры не выливались в плодотворные дискуссии, поскольку собеседники были строго ограничены в возможности ему ответить. Иногда Гитлер старался шутить. Некоторые его гости, в частности Гофман, обладали природным даром легкой, остроумной беседы; пока говорили они, все шло хорошо. А вот остроумие Гитлера чаще вызывалось саркастичным расположением духа, а не природным юмором. Он грубо поддразнивал некоторых гостей, рассказывал бородатые анекдоты. Поскольку он упорно поддерживал этот шутливый тон, а отплатить ему той же монетой никто не осмеливался, нередко все кончалось всеобщим смущением.
Желая показать, что обед закончен, Гитлер вставал из-за стола и целовал руки дамам, сидящим по обе стороны от него. Он покидал столовую вслед за последней дамой, но раньше всех мужчин. Сразу после этого он выходил во двор и сам кормил свою немецкую овчарку. Позже он возил с собой эту собаку по всем ставкам в Восточной Пруссии и на Украине.
Гитлер никогда не спал после обеда, хотя это было бы неудивительно, ввиду недостаточного сна ночью. В последние годы войны, когда физические силы уже начали ему изменять, он отдыхал в довольно непривычное для себя время, с девяти до десяти часов вечера.
В Бергхофе обычно после обеда Гитлер проводил короткие административные совещания. Он, например, мог обсуждать партийные проблемы с Борманом, с начальником рейхсканцелярии Ламмерсом, который одновременно заведовал отделением берлинской канцелярии в Берхтесгадене, или говорить с Риббентропом, который приезжал из Фушль-ам-Зее по первому же телефонному звонку.
Часто днем, вскоре после обеда, Гитлер совершал прогулки к небольшому чайному домику, находящемуся минутах в пятнадцати ходьбы прогулочным шагом. Чтобы соединить приятное с полезным, Гитлер приглашал на прогулку какого-нибудь официального посетителя. На расстоянии нескольких шагов сзади следовали дамы и мужчины из его ближайшего окружения. Замыкала эту странную «процессию», как он часто шутливо ее называл, его телохранитель, овчарка Блонди.
Компания проводила в павильоне час или два. Разговор в этом неизменном кругу часто бывал скучным, и Гитлер нередко засыпал в кресле возле большого круглого стола у камина. Как правило, короткий обратный путь в Бергхоф группа проделывала на автомобиле. Если у него не было специальных визитов или совещаний, Гитлер удалялся в свои частные комнаты на первом этаже дома – хозяйскую гостиную с камином и балконом и спальню. Там он оставался примерно до 8.30 вечера, когда подавался ужин. Перед ужином дамы обязательно переодевались, а за столом гости рассаживались уже в соответствии с новым планом.
У фрейлейн Браун была пара славных маленьких скотчтерьеров, одного из которых звали Негус. Когда ужин задерживался, Гитлер любил поиграть с этим забавным, но шустрым маленьким зверьком, подчинявшимся только своей хозяйке.
