– Лиза, – испуганно прошептала Курбаленко, приподнимаясь. – А может, вам Маканина нужна? Она у нас псих.
Класс принялся ржать по второму кругу, но Ольга Владимировна даже бровью не повела.
– Нет, именно ты, – мягко улыбнулась психологиня. – Мне понадобится твоя помощь.
– А что надо делать? – встала Лиза, еще не зная, как оценивать слова взрослого – как наказание или как поощрение.
– Пойдем, я все объясню, – протянула ей руку Ольга Владимировна.
Они уже почти дошли до двери, когда Златогорова неожиданно остановилась, заставив Лизу, как Пятачок на Винни-Пуха, налететь на нее сзади.
– Кстати, – оглянулась она на класс. – Никто не брал у меня из кабинета ваш опросник? Отчет я, конечно, уже написала, но сами бумажки могут пригодиться.
– Так они ж того… – начал несообразительный Когтев и запнулся.
– Ой, а что же там горело? – прошептала эмоциональная Смолова, хватаясь за щеку.
– Ага… Ну, понятно, – кивнула психологиня и шагнула за порог.
Девятый класс переглянулся.
– Пишем тему урока, – напомнил о себе историк. – Открыли тетради!
Глава седьмая
Прогулка по эшафоту
Жизнь так хороша, что не хочется портить ее своим отсутствием.
Мудрость
Курбаленко вернулась в класс под конец урока. Лицо у нее лучилось довольством, словно Ольга Владимировна за дверью поила ее чаем с тортами и пирожными. Победным взглядом она оглядела одноклассников и остановилась на Васильеве, как бы говоря: «Теперь-то ты попался и никуда не денешься!» Потом она долго строчила что-то на листочке, вычеркивала, вписывала, продолжая загадочно сверкать глазами в адрес Андрюхи. После долгого колебания она отправила результат эпистолярного жанра на заднюю парту, где сидела Олеся Маканина, и немного успокоилась.
Васильеву было плевать на все взгляды, вместе взятые. Он сидел, зло постукивая мыском ботинка по своему рюкзаку и вполуха слушая рассказ историка о тяжелом положении на фронтах Второй мировой войны. У него была своя война, и положение у него было не лучше, чем у Красной армии осенью 1942 года.
Отзвенел звонок, но никто не сдвинулся с места, вопросительно поглядывая друг на друга.
– Сидите, ждите завуча, – пожал плечами Сергей Герасимович, сворачивая карту, испещренную синими и красными стрелочками – хроника боев 1942 года под Сталинградом. – Я бы на вашем месте не стал упираться. Зачем вам неприятности?
– Да сделаем мы все, – заерзала на своем месте Курбаленко. Было видно, что Ольга Владимировна ей что-то такое сказала, отчего она в собственных глазах приобрела невероятную значимость. – И ничего не будет.
– Ну-ну, – Сергей Герасимович не разделял жизнерадостных взглядов на жизнь своих учеников, поэтому предпочел заняться заполнением журнала.
За дверью шумели голоса. Пару раз в класс заглядывали.
Прошло пять минут. Завуч не появлялась. Историк заполнил журнал и огляделся.
– Цымлин, – позвал он. – Сходи на третий этаж, спроси у Юрия Леонидовича, подойдет он к вам или нет.
Прежде чем встать, Мишка Цымлин посидел секунду, втянув голову в плечи, набираясь сил для столь решительного броска, и только потом выдернул свое непокорное тело из-за парты. Шум коридора поглотил его.
Напряжение в классе нарастало. Шла большая перемена, время завтрака. Следом за ними на историю должны были прийти ашки, и если класс «Б» здесь еще немного задержится, то столкновения не избежать.
– Сидоров, как у тебя дела? – прервал затянувшееся молчание Сергей Герасимович.
Генку толкнули в бок, и он поднял голову, выдергивая из уха наушник.
– Что? – непонимающе посмотрел он на учителя.
– Он здесь ни при чем, – не выдержала Курбаленко, в улыбке показывая все свои тридцать два зуба.
Ничего не понявший историк кивнул и перевел взгляд на Лизу.
– А куда делся Быковский? – Казалось, он только что заметил зияющий провал в стройных рядах 9-го «Б».
– Его, наверное, скоро выпишут, – снова подсуетилась Курбаленко. – У него рука была сломана.
– И нога, – хихикнул Волков, разряжая слишком натянувшуюся обстановку. Девятиклассники зашевелились, зашептались, как будто шутка Ярика разрешала им дышать и спокойно жить дальше.
Один Васильев продолжал зло оглядываться, словно ожидал подходящего момента, чтобы вступить в драку.
Дверь дернулась от несильного толчка и только со второй попытки открылась.
Майкл Махота заглянул в кабинет, присвистнул и тут же скрылся.
– Да забыли про нас, – протянул Когтев, демонстративно поправляя на руке часы. – И на завтрак опоздаем.
Класс заволновался.
– Сидите, сидите! – повернулся к ним историк. – Накуролесили, теперь готовьтесь отвечать.
– А чего сразу мы? – невинно захлопал глазками Волков. – А мы ничего.
Обычно в классе первым выступал Васильев, но сегодня он молчал, поэтому место классного «запевалы» оказалось вакантным, и его поспешили занять.
За дверью кто-то громко вскрикнул, и 9-й «Б» притих.
– Что-то у вас здесь не то, – пробормотал Сергей Герасимович, выглядывая в коридор. Вернулся он с бледным Цымлиным.
– А там никого нет, – прошептал он, падая на стул.
– Ну, так пошли! – первым вскочил Когтев.
– А там, это… – неуверенно добавил Цымлин, отводя глаза. – Ашки ждут.
– Ну да, у них урок, – растерянно кивнул учитель, не зная, что делать дальше. – А у вас сейчас что?
– Литература, – прошептала Аня Смолова, словно впереди их ждали не обычные сорок минут занятий, а как минимум прогулка по эшафоту.
– Ну, так идите, – пожал плечами историк. – Видимо, с вами потом встретятся.
Загрохали, отодвигаясь, стулья и парты. Наперерез общему движению Курбаленко ринулась к учительскому столу.
– Васильев! Слышь, Васильев! – запрыгнула она на его парту. – Ты чего сейчас делать будешь?
Андрюха на секунду замер, глядя на Лизу так, словно видел ее впервые.
– В столовую пойду, – буркнул он, ныряя под стул за рюкзаком.
– А потом? – Курбаленко нагнулась вперед, чтобы не терять из поля зрения собеседника.
– А потом на литературу, – Васильев кинул недовольный взгляд на одноклассницу – она мешала ему выйти в проход.
– А потом? – Лиза просто лучилась каким-то своим внутренним счастьем.
– А потом в лоб тебе дам, если ты от меня не отстанешь, – буркнул Андрюха, пробираясь мимо Курбаленко и невольно сталкивая ее с насеста. – А ты чего, по мужскому вниманию, что ли, заскучала? Так сходи к Быковскому. А то он дома окопался, как русские под Сталинградом, и нос высунуть боится.
