“Conoscere per deliberare” – «знать, чтобы решать», дорогой Марко Паннелла, под силу такому, как ты: на манер вождя индейского племени, приложил ухо к земле – и слышишь конский топот, знаешь, что будет и что надо делать.
Или Оруэллу. Тот приехал в Каталонию, чтобы «убить хоть одного фашиста» («каждый пусть убьёт по одному, и их не будет»), но уже в 1936 году понял, что Сталин, одновременно с расправой над старыми большевиками в Москве, насаждает террор в Испании; испанские товарищи перестреляли в Барселоне и Мадриде тысячи анархистов (их лидер Нин был похищен и умер под пытками), либералов, республиканцев, социалистов; советские органы истребляли своих – военачальников, послов, торгпредов, журналистов…
Оруэллу убить фашиста не удалось, зато франкистская пуля прострелила ему горло. Приехав летом 1937 года после госпиталя в Барселону, он застал обыски, аресты, расстрелы без суда и следствия по обвинению в троцкизме, шпионаже, вредительстве, саботаже, недосчитался многих таких, как он, приехавших со всего мира сражаться с Франко. Он не столько испугался, сколько ужаснулся. «1984» – книга пронзительная, провидческая.
Всё это подспудно жило вокруг меня, доходило в виде обрывков разговоров, намёков. Мария Лус рассказывала, как во всей округе рушили церкви, истребляли священников, громили монастыри, грабили имения, убивали богатых и знатных, – убивали, убивали, убивали, чтобы в Испании всё было готово к приходу Советов. Тому были конкретные свидетельства, куда ни глянь.
С франкистской стороны присылали – полюбуйтесь! – ящик с изрубленным на куски телом нашего лётчика, в их газетах печатали фотографии храбрецов с отрубленной головой врага в руке. А у нас подозрительно часто погибали лучшие, такие, как венгр Матэ Залка – генерал Лукач. Закрадывалось подозрение, что во время атаки кто-то стреляет в спину своим…
Все эти «знания» не умещались в голове. До поры до времени сумбурно роились или дремали и всплыли, оформились, осевшие в подсознании, только много лет спустя.
Начало 1939 года. Исход. По шоссе, в сторону французской границы движется нескончаемая скорбная вереница измученных женщин, стариков, детей, калек, со скарбом, который, обессилев, бросают на обочине. Налёты, обстрелы, трупы, трупы…
Поразительно было услышать однажды ранним утром, спросонья, – мы ночевали в каком-то каталонском городишке, – марширующую в ногу колонну (испанцы так и не научились чеканить шаг); это были остатки интернациональной бригады, получившие разрешение вернуться на фронт. От их услуг в ноябре 1938 республиканское правительство, по дипломатическим соображениям, отказалось; интеровцы, кто мог, репатриировались; немцам и итальянцам ехать было некуда, им устроили своего рода отстойник на севере Каталонии; теперь они, практически безоружные, шли стоять насмерть.
Нас из Барселоны, в два приёма, с ночёвкой, небольшими группами, добросили на джипах до французской границы. Видимо, была договорённость: французские пограничники, страшного вида сенегальские стрелки не чинили препятствий, пропустили.
Post scriptum. О Хосе дель Баррио весной 1938 года сплетничала вся (полуживая) Барселона: великолепная блондинка, звезда мюзик-холла Маруха была на грани самоубийства, он её бросил! Побывав на спектакле, нельзя было Марухой не восхититься. Что же это за неотразимый мужчина, этот дель Баррио?
То-то я удивилась, когда мы с Петром Пантелеевичем попали к нему по делам в штаб: командир корпуса оказался невзрачным человечком с незначительным лицом; над круглыми угольно-чёрными глазами бровки домиком (как у Шарля Азнавура, подумалось сегодня). Но первое впечатление было обманчивым, я почувствовала это сразу: человечек с бровками домиком – крепкий орешек. Не только большой человек, бывший профсоюзный лидер, один из лучших военоначальников.
Дель Баррио немедленно отвалил мне тяжеловесный комплимент. Я сразу дала понять: не на ту напал. Всё наше дальнейшее общение, особенно за столом, выливалось в беспощадную пикировку. Мне с ним было не сладить – острый, быстрый ум, наблюдательность, неотразимое остроумие, особая мужская хватка обезоруживали. Наглядный урок всем женщинам: мужская красота не обязательна.
В начале 1939, когда испанская номенклатура готовилась в Москву, он меня ошарашил:
– Я туда не поеду. Тебе тоже не советую. Поедешь со мной?
– Куда?
– В такое место, где говорят по-испански.
– Но кто и что я тебе?
Всё!
?!
Двадцать лет спустя мой испанский коллега – преподаватель МГИМО, рассказал мне – к слову пришлось, что Хосе дель Баррио в Мексике, предприниматель мульти-миллионер, ворочает большими делами.
А потом его арестовали…
Этот рефрен сопровождает большинство рассказов о людях сталинских времён. В компании всегда найдётся кто-нибудь, кто, от избытка здравого смысла, задаст бессмысленный вопрос: «За что его (её) посадили?»
За что сажали бабу, собиравшую колоски на скошенном колхозном поле, или какого-нибудь Ивана Денисовича, опоздавшего в военное время на работу, или шутника, в нетрезвом виде пририсовавшего Сталину бородку на портрете, можно догадаться. Ясно, почему Сталин уничтожил «любимца партии» Бухарина, Каменева, Зиновьева, – конкуренты! Почему сидели в лагере жена президента Калинина и жена наркома иностранных дел Молотова, – чтобы держать в кулаке мужей; почему гноили в лагерях десятки тысяч советских солдат, бывших военнопленных, – за то, что попали в плен (часто ранеными), не покончили с собой.
Труднее понять, как можно было накануне войны обезглавить вооружённые силы, Сталину потом пришлось недострелянных генералов срочно вытаскивать из тюрьмы. Выяснилось, что у органов была развёрстка: столько-то арестов на душу населения, – чтобы держать страну в страхе. Богатый урожай обеспечивало в военное время зловещее ведомство под игровым ребяческим названием СМЕРШ, «Смерть шпионам». Отель «Люкс» на ул. Горького 10, – общежитие Коминтерна, – опустел; ни Тольятти, ни Долорес Ибаррури за своих не заступились. Спрашивается, что же могло ожидать в стране Советов такого своевольного вольнодумца, как Кампесино?!
Наверное, подумывая именно об этом, Илья Эренбург прозрачно намекнул ему – де, особенно не обольщайся, социализм пока только идея, – когда в апреле 1939 года они прогуливались вдвоём по палубе теплохода «Сибирь», увозившего из Гавра в Ленинград советских граждан и испанских коммунистов – военных, партийную и профсоюзную номенклатуру.
Советские контрасты – зажравшаяся верхушка и нищее, полуголодное население, – бросились в глаза Кампесино с первых шагов. Почему только ему одному торжественная встреча с речами и гимном? Почему другим запретили даже выходить из вагонов на станциях, по дороге в Москву? Где же они, свобода, равенство и братство – вожделенная социальная справедливость? В Москве его встречал сам Сталин с десятком приближённых. Визиты в ЦК, в Коминтерн, в Кремль. Звание почётного маршала СССР, орден Ленина. Добил его пантагрюэлевский приём в Кремле. По знаку вождя Хрущев пустился плясать гопака. Любимое развлечение – чтобы каждый вельможный гость, выпив стакан водки до и после, прополз десять метров под столом.
