Перелом в биографии Лены Немировской произошёл, вместе со всей постгорбачёвской страной, в дни августовского путча 1991 года. Трое суток они с Юрой провели у Белого дома, впервые с чётким сознанием причастности к Истории. В те дни Лене позвонил знакомый журналист из парижского журнала с просьбой написать о пережитом. Лена написала, присовокупив свои соображения о необходимости «окультуривания» российской политической жизни. «В Москву едет для встречи с Ельциным мадам Лалюмьер, генеральный секретарь Совета Европы. У неё будет свободный вечер, и мы посоветовали ей зайти к вам. Изложите ей на двух страницах, по-английски, свои мысли», – посоветовал Лене французский журналист. Мадам Лалюмьер с шестью советниками сидели у Лены с Юрой допоздна. Потом Лену пригласили в Совет Европы, передали ей письмо от Лалюмьер с обещанием моральной и финансовой поддержки; придуманный Леной проект зарегистрировали, и 3 апреля 1993 года состоялся первый семинар Московской школы политических исследований.
За десять лет «Школу Лены Немировской» закончили более шестисот молодых региональных лидеров, депутатов всех думских фракций, администраторов, бизнесменов, предпринимателей, журналистов. Критерий отбора при приёме – чтобы это были люди успешные и порядочные, «открытые к развитию». «Быть эгоистом естественно, быть гражданином – искусство», – сформулировал суть дела Юрий Сенокосов. Семинары проводятся в подмосковном Голицыне, а также в регионах и заграницей – в Страсбурге, Лондоне, Нью-Йорке… Учиться быть гражданином приезжают из бывшего СССР – из Армении, Грузии, Белоруссии, Эстонии, с Украины, из других стран – Болгарии, бывшей Югославии. По своим политическим взглядам ученики самые разные – либералы и коммунисты, центристы и радикалы, социалисты и консерваторы.
Учителя – западные эксперты, такие как английский либерал лорд Дарендорф, историк и профессор Гарвардского университета Ричард Пайпс, комиссар Совета Европы по правам человека Альвар Хиль Роблес, федеральный канцлер ФРГ Гельмут Шмидт, пресс-секретарь Маргарет Тэтчер, по сотне в год: приезжают охотно, безвозмездно. Форма занятий – диалог между молодыми россиянами и лучшими западными умами, теоретиками и практиками открытого общества. Здесь учатся терпимости, учатся свободно мыслить, уважать чужое мнение, не поступаясь своим.
Юра тем временем трудится день и ночь, выпустил штук сорок книг. Как бывает «театр одного актёра», так и издательство при «Школе Лены Немировской» – это издательство одного человека, Юрия Сенокосова. Читателям, причём не только ученикам Школы, стали доступны работы Поппера, Пайпса, Хаксли и десятки других, не проникавших сквозь железный занавес.
Штат у Лены минимальный, главное она делает сама, никому не перепоручает. Синхронные переводчики первоклассные. Её часто нет в Москве, она мотается по всему миру – изыскивает фонды, – денег всегда не хватает. Налаживает контакты. Вот какой удивительный прорезался у моей Ленки организаторский талант, когда дали свободу!
Примечательно и замечательно также то, что по инициативе Лениных выпускников аналогичные школы заработали в Болгарии, Монголии, в странах бывшего СССР, бывшей Югославии, и, конечно, в самой России.
А что в тот судьбоносный август 1991, в своём прекрасном далеке, делала я? Неизменная, вот уже двадцать лет, августовская гостья Камиллы и Марчелло в монастыре Бадия ди Тильето в Лигурии (доставшемся Камилле от деда – посла, а тому от прадеда – кардинала, который в свою очередь получил его в дар от папы Инноченцо X), я проснулась рано утром 21-го от стука в дверь.
– Включи радио! В Москве государственный переворот! – театральным шёпотом оповестил меня Марчелло и побежал дослушивать последние известия.
Понять, что там происходит, из отрывочных сообщений было невозможно. Электричества, и стало быть телевизора, в Бадии не было. Я заметалась.
Ага! Пуповина ещё не перерезана! – прокомментировал моё состояние Марчелло.
Я промаялась часа два и сдалась, попросила его отвезти меня на вокзал. В Милане, войдя в дом, включила телевизор и уже больше его не выключала до конца.
Позвонил Антонио Кариоти из римской газеты «Воче репуббликана» («Республиканский голос»). В тот день, видимо, все органы печати гонялись за русскими в Италии; все были в отъезде – время отпускное. Номер моего телефона ему дала сотрудничавшая в «Воче» Лия Львовна Вайнштейн. Застав меня дома, он так обрадовался, – на безрыбье и рак рыба! – что немедленно набросился с вопросами. Интервью, как ни странно, получилось неплохое, – Лёва Разгон потом хвалил. Начиналось со слов: «Прерывающимся от волнения голосом синьора Добровольская…» и т. д. Хоть я и предупредила, что политикой не занимаюсь и что почти десять лет, как оторвана от России, внятно разъяснила разницу между Горбачёвым и Ельциным и вообще немножко напозволяла себе… От прогнозов, однако, воздержалась.
Успокоил меня умница Ренцо Бенцони, не напрасно женатый на ленинградке Марине и проработавший много лет в Москве директором филиала Итальянского коммерческого банка.
– Без паники! – пресёк он моё хлопанье крыльями. – Я пришёл к выводу, что у этих путчистов кишка тонка! (По-итальянски это звучало хлеще)
И он был прав. Обошлось малой кровью.
С Леной и Юрой мы нет-нет да и ухитряемся пообщаться. Когда у них семинар в Италии, то непременно. А весной 2002 года, после семинара во Флоренции и в Валь Д’Аоста, мы провели четыре отдохновенных дня в Стрезе на Лаго Маджоре. На Рождество 2003 съехались в Мерано – Лена с Юрой из Москвы, Таня с Леоном и пятилетней Катей из Лондона и я из Милана. Жительница Мерано, моя бывшая венецианская студентка Вероника Дапра нас опекала, устроила нам новогодний ужин со всеми онёрами.
Ко всеобщей радости к нам в Мерано, из своего второго дома в Мадонне ди Кампильо, через высоченные Доломиты, приехали на полдня Джанпаоло и Грациелла Гандольфо, ещё ни разу не видевшие Кати (Это экземпляр, достойный внимания: фантазёрка-царевна с русалочьими глазами). За рулём был Харви, бывший муж их дочери Мади, профессор древнерусской литературы Иельского университета, симпатичный кладезь премудрости. С Гандольфами не хотелось расставаться – первоклассные итальянцы, умные, сердечные, добрые: свои.
«Ведь это всё любви счастливые моменты», поёт Окуджава, и призывает: «Давайте восклицать, друг другом восхищаться, высокопарных слов не надо опасаться»… Именно в этом ключе мне хочется писать о своих друзьях. Мне их так не хватало и не хватает.
Разлука с близкими это та дорогая цена, которую платят за эмиграцию. Правда, в середине восьмидесятых грянула перестройка. Лев Разгон в восемьдесят лет стал выездным и гостил у меня в Милане месяцами – с Рикой, а когда её не стало, один. Одиннадцать лет подряд! «Перед закатом солнца» ближе и роднее человека, чем Лев, у меня (и думаю, чем я у него) не было. Мне кажется, что это продлило ему жизнь.
Нам ещё подфартило: накануне их первого приезда мне дали вторую Премию по культуре – десять миллионов лир, и я с ними разъезжала по Италии, как американская миллионерша. Компенсация Разгонам за многие годы, проведённые в тюрьмах и лагерях, недостаточная, но, скажем прямо, нежданная. В Сан Джиминьяно нам попалась на глаза пожилая чета англичан: они сидели на приступке у входа в дом и блаженно грелись на солнце. Лев вздохнул:
