Призрак Кушинга рассеялся. Таню впоследствии, увы, настиг диабет, тоже не сахар (!), но она, слава Богу, жива. Пожив у Гандольфо с полгода и не сумев пустить корни в Италии, что практически невозможно, она переехала в Лондон и вышла замуж за единственного в своём роде англичанина: гениалоид Леон Конрад, сын египтянки-коптки и натурализованного поляка-инженера, после лондонской консерватории работал на дому концертмейстером (квартиру они с Таней получили через филантропическое общество, а когда получили небольшое наследство от матери Леона, то купили дом), стал специалистом по постановке голоса не только певцам, но и менеджерам; ныне он известный специалист по модной в Англии и Америке художественной вышивке, аспирант-искусствовед. Про их Катю я уже говорила. Забегая вперёд, скажу, что в начале перестройки, как только Лена с Юрой смогли выехать заграницу, мы втроём съехались у супругов Конрад в Лондоне.
– Леон, за что ты любишь Таню? – нескромно поинтересовалась я.
Он не удивился моему вопросу, ответил (по-русски) без запинки:
– Потому, что мне с ней никогда не скучно!
Из Дженовы Куинто я перебралась в Милан к Эми. Прошло уже несколько месяцев, а надписи на могиле Паоло ещё не было. Бюрократическая волокита? Его похоронили на миланском кладбище Монументале, во внушительной усыпальнице, предназначенной для почётных граждан города. В Переделкине, сидя на скамейке, на могиле Пастернака, Паоло, знавший толк в кладбищенских делах, позавидовал простой цементной стеле под тремя соснами, будто предчувствовал, что будет лежать в коллективе.
Другая моя встреча с Паоло состоялась на его родине, в апулийском городке Мартина Франка, где каждый год проходит задуманный им фестиваль оперы, как нельзя лучше гармонирующий с окружением. Не только место действия – двор герцогского дворца, но и сам городок похож на оперную декорацию.
Передо мной, гостем фестиваля, распахнулись дружеские объятия – здесь на Паоло молятся. Все, начиная с хозяина Hotel dell’Erba, где он всегда останавливался, меня встречали словами: «Мы с Паоло были не разлей вода». Двоюродный брат Паоло, сенатор Джулио Орландо, встретил меня и вовсе по-родственному, мы с ним были старые знакомцы, ещё с Москвы. (На моём счету имелась и делегация италь ян ского Сената); позднее Джулио познакомит меня со своей женой Джованной Бем по рад, переводчицей на итальянский, ни больше ни меньше, как «Илиады» и «Одиссеи».
Нина Винки – чёрное платье в белый горошек, детская седая чёлка – естественно, была со мной суха. Интересно, как она поступила с кипой моих ответов на письма Паоло. Её не любили – не знаю, за что. Если судить не по эмоциям и не с точки зрения эстетики, а по делам, Нина Винки – положительный, благородный человек. Она всю жизнь верой и правдой служила трудной – ох какой трудной! – двоице: Грасси и Стрелеру. После инсульта она оставалась при Паоло одна. Когда «национальному монументу» Джорджо Стрелеру грозила тюрьма за растрату субсидий Европейского фонда театру Пикколо (кокаин стоит дорого), она взяла вину на себя (и Джорджо, сукин сын, допустил!), получила два года условно.
…Вокруг благолепие, но как тяжело на душе и одиноко… Может, не стоило принимать приглашение? Не поменять ли билет на завтра? Администратор фестиваля музыкальный критик, очень славная Франка Челли не может взять в толк, почему я заспешила. Договорились отложить разговор об отъезде на завтра.
Пока суд да дело, решаю пойти побродить. Вспоминаю рассказы Паоло об этом ослепительно белом, чистеньком чудо-городке. Дубовые двери на века… Девушка босиком моет мыльной водой тротуар и мостовую перед домом. Неистовствует августовская герань. Здесь Паоло любил гулять после часу ночи, по ка зывать приезжим друзьям и журналистам укромные уголки, известные только ему.
В библиотеке бесчисленные фотографии – Паоло во всех ипостасях. Есть и знаменитая, из его книги «Мой театр», времён московских гастролей Ла Скалы 1974 года: Паоло в Большом театре, в отведённом ему кабинете за письменным столом, а на стене за его спиной – портрет Ленина.
В библиотеку, на вечер памяти Грасси, съезжались со всей Италии. Но почему-то Энцо, родной брат Паоло, остался в Милане, Эмилио Поцци – правая рука Паоло и его соавтор – тоже; не приехала и его дочь от первого брака Франческа. Говорят, у них у всех, включая Джулио, несовместимость с Ниной Винки.
Беспокоило что будет с архивом Паоло. Джулио считал, что его надо полностью поручить заботам Эмилио Поцци. Но хозяйка-то вдова…
– Паоло ворочал миллионами и не присвоил ни гроша… Это семейное… – задумчиво изрёк Джулио, четырежды избиравшийся в Сенат.
Директор фестиваля представлял гостей епископу. Дошла очередь до меня.
– Монсиньор, позвольте представить вам профессорессу Юлию Добровольскую, переводчицу книги Паоло Грасси на русский язык!
– Вы так хорошо знаете русский язык?
– Это мой родной язык, Монсиньор!
Он не унимался и – всем:
– Подумайте, настолько хорошо знать язык, чтобы перевести целую книгу!
Мы так и не поняли друг друга. Небось, из России в Мартину Франку ещё никто не забредал.
Снова оказалось, что мир тесен. Кто стал моим заботливым чичероне в мартино-франкские дни? Адвокат Джузеппе Гаэтано Маранджи, много лет проработавший в Генуе на фирме Italsider вместе с Джанпаоло Гандольфо! Спортивного вида мужчина лет сорока, адвокат Маранджи возникал в сторонке, всем своим видом показывая, де, если желаете, я в вашем распоряжении. Вначале, наверняка, по наущению Джанпаоло, а потом, постепенно, по сердечному влечению. На привязанности к Джанпаоло и на восхищении им мы с адвокатом, главным образом, и сошлись.
В скобках. Не любить Джанпаоло нельзя, потому что он обаятелен, умён и – пользуюсь итальянским сравнением – «добр как хлеб». Восхищения же он заслуживает, среди прочего, своими лингвистическими способностями, что отличает его от большинства соотечественников. Шестнадцатилетним лицеистом, живя в скучном пьемонтском городке Овада, он увлёкся русским языком и самоучкой его выучил; полностью посвятить себя русистике он не мог, рано женился, пошли дети, однако всё свободное от Италсидера время (он заведовал там отделом культуры) посвящал только ей – собирал русские книги, читал, писал, публиковался. В отпуск он ездил в Россию – один и с семьёй. Был нашим с Сеней неизменным гостем.
– Мне хотелось бы написать книгу о Лидии Чуковской, – просительно признался мне как-то Джанпаоло.
Зная, что Лидия Корнеевна болеет, что у неё плохо с глазами, я нащупываю почву, звоню Кларе – секретарю Корнея Ивановича, мол, похлопочи. Вот удача! Лидия Корнеевна согласна. Переделкинское интервью – двухчасовое, интереснейшее – состоялось и было опубликовано в главной генуэзской газете. И так всю дорогу… В скобках (дополнение). Лидия Корнеевна предложила: «Хотите посмотреть, где у нас жил и работал Александр Исаевич?» И, не дожидаясь само собой разумеющегося ответа, открыла дверь в соседнюю комнату. Ничем не примечательную: письменный стол у окна, книжный шкаф. Из-за которого Лидия Корнеевна извлекла… грабли. Помедлив с ответом, для «сюспанса», она объяснила: Александр Исаевич, работавший с утра до ночи, иногда устраивал себе перерыв – разминку в лесу на лыжах. Зная, как Пастернак, что на него «наставлен сумрак ночи тысячью биноклей на оси», а то и что-либо похуже, он, идя в лес, привязывал себе на спину грабли, чтобы, если что, защититься, не рискуя получить статью за применение холодного оружия. Опытный зэк, он знал, что грабли в уголовном кодексе не числятся.
