Марчелло Карапецца по утрам норовит увести меня погулять тэт-а-тэт, интересуется по существу, каково мне, предлагает помощь. Передал привет от узника Отеля делле Пальме барона ди Стефано, тронутого моей пасхальной телеграммой и гаванскими сигарами (их в Москве тогда было навалом).
Ренато торочит всё о том же:
– Я послал Шаше поздравление с Новым Годом, а он расценил его как попытку повиниться!
Незаживающая рана.
Мы с ним подолгу сидели в его мастерской поодаль от виллы. Обсуждаем картины. «Утренний визит»: она, прелестная, в пальтеце на голое тело; просматриваются «наушники» – неизменная причёска Мимиз с начёсами на уши, которую Ренато не позволяет ей менять. И «Ночной визит» – крупная тигрица, ступает мягко, но смертельно опасна. Бедный Ренато…
Он сетует на то, что не в силах демократизировать свой быт – и всё из-за Альдо! Нет такой силы, которая заставила бы его снять официантскую униформу – френч цвета бордо с золотыми пуговицами и белые перчатки, а также упростить застольный ритуал – непременно подогревать тарелки, подносить поднос слева, уносить справа, как научила его первая хозяйка, когда он деревенским пареньком «пошёл в люди». Но стоит Альдо раз в год уехать на десять дней, как в доме воцаряется хаос, а этого Ренато тоже не терпит.
И истерически:
– Чем я виноват, что я богатый? Что они все мне завидуют?! Работаю, как вол, с половины восьмого утра на ногах. Продаю за миллион лир картину, которая стоит четыре миллиона! Не позволяю себе ничего лишнего. Ты сама надо мной подтруниваешь, что я всегда в одном и том же джемпере!
Как-то разговор о джемпере возобновился при Мимиз. Она поддела мужа:
– Да, но когда ты спохватываешься, что у тебя прохудились локти, ты почему-то покупаешь точно такой же!
Отмахнувшись от неё, Ренато продолжал кипятиться:
– Не было интервью, чтобы журналист не спросил, как мне удаётся сочетать несочетаемое – быть коммунистом и богачом «с лакеями в белых перчатках»!
В Милане меня ждала взволнованная Эми. До моего отъезда в Москву оставалось два дня, назавтра у неё была назначена важная встреча: с Уго Джуссани, приятелем её старшего сына – адвоката.
– Уго! – торжественно начала Эми, – Хочешь, чтобы тебе простились все грехи, прежние и будущие?
– Каким образом? – улыбнулся Уго.
– Сделай доброе дело, поезжай в Москву и женись на Юле. Её необходимо вызволить оттуда.
Уго, с которым я познакомилась за пять минут до этого, не моргнув глазом, деловым тоном попросил уточнить, когда и на сколько надо ехать.
Так в мою жизнь вошёл добрый человек из Милана – сорокадвухлетний юноша, высокий, тонкий, с мягкими чертами лица, застенчивый. Уго Джуссани – юрист, кончил католический университет, в котором я, годы спустя, буду преподавать. Из хорошей семьи: отец воевал в Испании на стороне республиканцев, поэтому заблаговременно отправил жену и детей во Францию. Уго родился в Париже.
Для подачи заявления он приехал в Москву в октябре 1981. Деньги на поездку дала Нина Бейлина. Бесконечные мытарства, садистские бюрократические рогатки, наконец, позади. Но последний этап – справка из МИДа – затянулся на полдня. Уго опаздывал на самолёт. В изнеможении и растерянности мы стояли с ним, «голосуя», на Садовой; мимо сплошным потоком, чадя выхлопными газами и ревя, мчится легковой и грузовой транспорт. На такси никакой надежды. Вдруг из гущи машин – не иначе, как Бог нам её послал – зигзагами выруливает Ольга Трифонова:
– Садитесь, довезу! Куда вам?
Так, чудом, Уго успел на самолёт.
Регистрация брака во дворце бракосочетаний на улице Грибоедова назначена на 6 января 1982 года. Во второй раз Уго приехал со своим постоянным другом Иоахимом Шмидтом накануне Нового Года по туристской путёвке. Никакими просьбами оторвать их от тургруппы не удавалось. Луиджи Визмара упрашивал начальство в гостинице «Космос», гарантируя, что они будут гостями его, итальянского корреспондента, а не – Боже упаси! – советской гражданки.
Так что Новый Год встречали врозь, мы – у меня, а они – в Суздали. Мы – Разгоны, Букаловы, Сенокосовы, Станевские, 13 человек (запомнилось: чёртова дюжина), очень вздрюченные – последний Новый Год вместе! Каждое слово, каждая мелочь приобретали особое значение.
Рика подарила мне бабушкину серебряную солонку-лебедя, единственное, что она застала по возвращении через двадцать лет из лагеря, – это теперь мой амулет. Лев своё подношение подписал: «Твой научный руководитель». Галя придумала смешную лотерею… Расходились под утро, неохотно. Феликс с Людочкой в семь утра уехали в Торжок, в очередное культурно-просветительное путешествие: это Люда придумала так скрашивать застойное существование; только в торжках-то мерзость запустения…
Наши «туристы поневоле» вернулись первого января. Я их отчасти компенсировала Грановитой Палатой в Кремле, балетом с Плисецкой в Большом, рублёвскими иконами в Третьяковке, «Мастером и Маргаритой» на Таганке, а вся моя братия – изъявлениями благодарности.
– Ну, ставлю? Не передумали? – в последний раз спрашивает бракосоче тательница, дыша на печать, – Музыку будете заказывать? Фотографа? Шампанское?
Свидетель со стороны невесты, Алёша:
– А нельзя без?
– Можно. Теперь поцелуйтесь!
Уго тут как тут. Мои хихикают. Свидетель со стороны жениха, Иоахим Шмидт, невозмутим.
Уже на другой день мне был выдан в консульстве итальянский паспорт. Итальянская колония, мои болельщики, ликовала. Но радоваться было рано, ох как рано… ОВИР в визе отказал – «с правом подавать повторное заявление через шесть месяцев». Я их обманула, они не могли мне этого спустить с рук, просто так взять и отпустить. И оказалась в ловушке, не тут и не там. Отказница. На сколько? Могло бы быть надолго или даже навсегда.
Связь с внешним миром разорвана, контакты с издательствами сами собой отпали.
Состоялось прощание с семинаром – с цветами и тортом, но скорее похожее на поминки. «Мы никому, кроме вас, не нужны», – чуть не плакали ребята. Чтобы сдать в печать сборник итальянских новелл в их переводе, оставалось работы месяца на три. Тамара Аксель настаивала:
– Позанимайся с ними до весны!
И уговорила пойти утрясти вопрос с секретарём СП Лазарем Карелиным, курировавшим отделение художественного перевода.
Он пришёл в ярость:
– Мы – союз единомышленников, а Добровольская переметнулась во враждебный лагерь! Как вам могло прийти в голову…
Я не дала ему договорить:
– Вы чего-то недопонимаете, семинар нужен не мне, а СП, чтобы «растить творческую молодёжь», ведь это так у вас называется?
И хлопнула дверью.
– У мамы поднялось давление, она лежит, – ответила мне по телефону дочь Тамары, Лена Молочковская, одна из самых успешных в семинаре.
