Юлинька, радость моя! А зачем ты переводишь мою книжку? Я думаю, что и в Москве немного есть людей, которым интересны мое детство и моя самоидентификация. А в Италии?! Мало у тебя работы, чтобы еще и заниматься этим. Я не уверен, что ее с интересом прочтет даже Патя, для которой это все далекая и малопонятная экзотика. Радуюсь за нее. Как любопытствующий автор, спрошу об этом Ренцо. Он-то уж мне рубанет со всей прямотой.
Поцелуй дорогую Розанну, Пате, Армянам, Визмарам, Марио – мои самые нежные приветы.
Крепко тебя обнимаю. А Наташа присоединяется.
Москва, 27.XI.1995
Юлик! Пишу тебе на роскошной бумаге, изготовленной в г. Милане. Тут ко мне приходила Итальяночка по имени Алессия Алессандрина и подарила мне огромную коробку с бумагой и конвертами. Писать мне тебе – не переписать! Все же – не могу понять эту страну и нацию. Некрасивая девица из маленького города Фабриано, где-то у черта на куличках. У нее жених, она уже заключила контракт с коммерческой фирмой, ну и слава Богу! Но она окончила филфак Триестинского университета, русское отделение, она взяла темой диссертации творчество забытого в России писателя Меттера ездила к нему в Питер, затем приехала в Москву, чтобы повидаться со мной, поскольку Сёлик ей сказал, что мы с ним друзья. Зачем это все ей? Уважаю, но понять это все не могу. Но мне было приятно, что она училась в Триесте и знает Милочку, что она выбрала темой прекрасного писателя, еще не востребованного литературой, что она знает про Юлию Добровольскую, хотя, по-моему, с ней незнакома. В общем, под нашу переписку подведена материальная база. Я постеснялся ей сказать, чтобы она такую же коробку подарила и тебе…
Вчера были на большой тусовке, посвященной пятилетию со дня смерти Мераба. Организовала все, конечно, Ленка, и организовала прекрасно. Было много народа: политические деятели, философы, женщины, которых любил Мераб, и женщины, которые хотели, чтобы их любил Мераб – словом много кой-чего. Но был все же милый и грустно-веселый поминальный ужин. Вчера же уехали Эля и Атилло, обещавшись вскорости снова приехать. А почему бы и нет! У них куплена трехкомнатная квартира на Фрунзенской набережной, у них два сменных шофера, и им нравится, что в Москве холодно, не то, что в собачьем Милане, где 17 градусов тепла. Ну, что ж – как сказано народом: кто любит попадью, а кто – свиной хрящик. Ем твои буржуазные супы, сожрал твои фисташки, пью твой кофе. Естественно, что после этого я не могу не думать постоянно про тебя. А тут ты еще мне позвонила. Конечно, никакой пятиминутный разговор не может заменить письма, но голос, голос… В этом есть какое-то чудо.
Раздирает меня тревога за тебя. Что это еще за распухшее колено? Как и большинство мест у человека – колено плохое место. И ты его не запускай. Я сам постепенно прихожу в себя, хотя еще потребуется время, чтобы считать себя двадцатидвухлетним. А пока пребываю в состоянии зажившегося старца. Раздуваю щеки и надписываю книжку. Хорошим людям. Только. Лучшим читателем моей книги оказалась Полина. Она ее дважды перечитала и чтит меня где-то между одним из Толстых и Данте. Надеюсь. что о последнем она кое что слышала. Нет, и другим нравится, даже лицам русской национальности. Свои рассказы я забросил, лежат где-то начатые. Действительно, только твой стол испускает некую эманацию творчества. А мой, представляет собой нечто: такое смешение книг, рукописей, писем и разных непонятных штучек, что мне до слез становится жалко дочь, когда думаю, что ей предстоит это все разобрать.
В последнее время испытываю гневно-ностальгическое чувство. По какому-то случаю начал копаться в сугробах книг и наткнулся на поэзию. Когда-то, в пору моего легкомыслия, я покупал почти все выходящее. И теперь начал механически листать. Сколько дерьма! И сколько дивных строк, а то и целых стихотворений. А я полагаю, что достаточно одной строфы, чтобы остаться в русской поэзии. По-моему, идиотизм считать, что «серебряный век» русской литературы закончился где-то на парижских улицах. Если придуманной центрофугой прокрутить все, что презрительно именуется «Советской литературой», то обнаружится, что то, что мы понимаем под «серебряным веком», – находился у нас. И наступит время, когда теперь уже вовсе неизвестные писатели и поэты: Юрий Казаков, Виталий Семин, Борис Балтер, я уж не говорю о таких, кто стали на полку классиков… А сколько было интересного и талантливого в поэзии Луговского, Асеева, Мартынова, Светлова… Ну, писали множество паскудства. Так ведь его можно найти и у любого поэта. Включая даже таких, как Фет и Тютчев. Я думаю, что очень, очень многое из советской литературы будет востребовано тем, что называется «вечностью». Жаль только жить в эту пору прекрасную…
Невзирая на мое старание отстраниться от всякой политики, невозможно полностью отделаться от лавины грязной воды, чистого снега, камней и продуктов человеческой жизнедеятельности, которая ежедневно обрушивается на наши головы. Иногда я вылавливаю что-нибудь интересное. Так, например, генерал Лебедь, слывущий за неандертальца, вдруг высказал такую мысль: «глупость – это вид ума». А как здорово сказано! Но это еще не повод к тому, чтобы президентом был генерал.
Завтра 28, и ты к этому времени собираешься что-то кончать. Не верю этому. Мне кажется, что никогда ты не сможешь оторваться от своего стола, подставки для книг… Ты этого не делаешь только в те редкие дни и часы, когда сопровождаешь меня. Еще один стимул… Я иногда вспоминаю нашу поездку в Южный Тироль. Она как-то особенно мне влезла в память и душу. Все же, я успел поездить, благодаря тебе. То, что я шастал по тюрьмам в Германии – не в счет.
Очень хочется знать про тебя и всех твоих, которые из-за этого мне стали близки. Передай – ты знаешь кому! – мои приветы, мои пожелания, мою горячую симпатию.
Юлик! У тебя стереоскопический голос. Когда ты говоришь, то совершенно ясно представляешь себе и комнату, и стул, на котором сидишь, и даже телефонную трубку. Жаль, что даже телефонный разговор стал предметом не столько комфорта, сколько роскоши.
Но, во-первых строках, ответы на заданные мне вопросы.
«Лица необщее выражение» – строчка из стихотворения Е. Баратынского. «Муза».
Что же касается автора картины «Ленин в Разливе», то ее намалевал художник В. П. Васильев – один из многих маляров, толкавшихся у этой кормушки.
Вчера к нам заходил Алеша, и мы немного приобщились к итальянским делам – большей частью его собственным. Он молодец, и я полагаю, что ведет себя разумно. Незачем искушать судьбу и вверятся житейскому морю в пределах 1/6 части света. Слава Богу! Он и Галя еще достаточно молоды, чтобы побороться с жизнью. Жаль мне только его Борю, который попал в эти идиотические сети религиозного фанатизма. Это с трудом излечиваемое заболевание. Через несколько дней приезжает Зина. Ей, бедняжке пришлось ходить по Парижу пешком – кошмары капитализма! Но по этому городу и пешком неплохо пройтись. Тем более что на улицах часто расставлены удобные скамейки. У Немировских только закончился большой заезд, посвященный Мерабу, а они уже едут на пять дней в Лондон. В этом мелькании есть и нечто нездоровое: усталость, непрерывный процесс адаптации и пр. Но есть и постоянное чувство нового. Пока оно доставляет радость – то это и есть радость!
