А потом искали меня. Благо цех у нас большой, сборочный тесно соприкасается с механическим, так что найти меня оказалось нелегко. Но нашли. Наступила пересменка, Додолев с Авербухом пробежали литейный цех, я вижу из окна, что они ушли, быстро иду в другую сторону — и тут вдруг появляется войсковой наряд. Мне приказывают: надо идти. Я сопротивляюсь, говорю, что все это нарушение закона, что никто не может навязывать свою волю человеку, даже если этот человек осужден, и т. д. Мне еще раз говорят, мол, нужно идти, а то — могут наказать. Зашли за угол, а тут Авербух с другом-аппаратом и всей этой «шайкой», я их иначе не назову. Вот так в сборнике «Совершенно секретно» появилась фотография Чурбанова в робе, только сборник этот не «совершенно секретный», а «совершенно трепливый». И подпись сделали: у Чурбанова, мол, такая голова, что арестантская кепка идет ему так же хорошо, как и генеральская фуражка. От этого больно. Посмотрим, что у них будет, со временем, конечно».
Спустя год после освобождения в 1993 году вельможный зэк вспоминал: — В колонии был слесарем-сборщиком. А могли бы пощадить, все-таки бывший первый зам министра. Там, когда карантин пройдешь, если инвалид — не работаешь, если «годен» — изволь. Тогда корреспонденты очень интересовались моей персоной. За что я вас по сей день терпеть не могу. Выясняли, чем я в зоне занимаюсь. Помню, приезжало английское телевидение. Что они только мне не сулили! В моих папках даже сохранился контракт на три с половиной тысячи фунтов, которые бы я получил за интервью для их фильма о Галине. Когда меня арестовали, отец был уже на пенсии. Все семь лет гулял на балконе. На улицу выходить стеснялся. Сестру на работе называли врагом народа. Она даже пыталась покончить с собой. Откачали. Ее и брата несколько раз увольняли. Одним словом, родственникам многое пришлось перетерпеть. Родители меня не дождались. Умерли один за другим за полгода до моего освобождения. Их похоронили рядом, на Митинском кладбище. О смерти отца мне не сообщили. В это время меня после той публикации-фальшивки в итальянской газете «Република», которую перепечатал «Труд» под заголовком «Сварщик Чурбанов в зоне петухов», перевели в котельную кочегаром. После этой статьи вся зона стояла на ушах: «Дайте нам Чурбанова! Мы его разорвем!» Когда скончалась мама, позвонила сестра. Дежурный по котельной сказал, что меня срочно вызывают к телефону. Я был в шоке. Мне срочно прислали сменщика. Я попытался отпроситься на похороны (я еще не знал, что умер отец). Мне отказали и в этот раз. С родителями я встретился, когда приехал в Москву. Навестил две могилы. Незадолго до смерти отец купил новое пальто. И когда мы с сестрой после кончины родителей разбирали их вещички, в правом кармане этого пальто я нашел записку: «Света. Приедет Юра, пусть носит. Ему же, когда вернется, не в чем будет ходить».
Раздел IV. После развала Советского Союза
1992. Интервью со следователем Миртовым
Министр внутренних дел СССР Щелоков не раз намекал подчиненным:
— Мне бы часики хорошие к семидесятилетию.
Его первый заместитель Юрий Чурбанов пожелание шефа понял правильно. Расходы по покупке роскошных золотых часов, как обычно, взяло на себя ведомство, то есть МВД. Муторная процедура оформления гохрановских вещиц, включающая в качестве обязательного пункта специальное постановление правительства, к тому времени была уже до предела упрощена. В магазин «Самоцветы», в привилегированную третью секцию, в огромный железный сейф поступало так называемое национализированное добро. Здесь же оно оценивалось экспертами и, конечно, без учета исторической ценности драгоценности продавалось отцам государства просто как дорогой металл. Этим же привычным для избранных путем утекли, словно с известной картины Сальвадора Дали, и вышеозначенные часики.
Описанный эпизод фигурирует в бумагах Прокуратуры МВД как один из примеров «сотрудничества» министра и его заместителя. Щелокова уже нет в живых, а Чурбанов время узнает по командам конвоиров в нижнетагильской зоне.
Чурбанов рядовой член отряда. Спит в бараке на пятьдесят человек, в нижнем ярусе. Все его имущество — койка и тумбочка на двоих. Клепал чашечки для мороженого. К горячей обработке металла не допустили: провинность была какая-то.
— Значит, это слухи, что высокопоставленные преступники в заключении занимаются административной работой?
— Делают, что прикажут, — рассказывает Вячеслав Рафаэлович Миртов, следователь по особо важным делам Прокуратуры МВД России. Он вел дело Чурбанова. — В последний раз, когда я был в колонии, встречались. Диалог вышел коротким: «Здравствуй, Юра». — «Здравствуйте. Какими судьбами?» — «Из Москвы самолетом. Как сидится?» — «Спасибо, с вашей помощью». — «Встретимся, поговорим?» — «Вряд ли». В это время он уже был диспетчером. Наряды на работу оформлял. По отзывам руководства колонии, вначале вел себя спесиво. Потом братия дала понять: ты был Чурбановым там, а здесь ты простой зэк. И не рыпайся.
13-я спецколония для бывших работников правоохранительных органов отличается от прочих более солидным и культурным контингентом. А так ей присущи все лагерные законы.
Тринадцатая — самая читающая. Зэки выписывают газеты и журналы почти из всех республик. Вечерами как в читальном зале. Стараются быть в курсе событий. Знают и о грядущей амнистии. Тем, кто должен отсидеть свыше десяти лет, срок сократят на треть.
Начнут выпускать. Дадут зэку денег на дорогу и справку, чтоб поселили там, откуда пришел.
Чурбанову осталось сидеть четыре года (материал 1992 года. — Е. Д.). В Москве живут сестра Светлана и брат Гарик. Как поведет себя с ним Галина Леонидовна — неизвестно. В Нижнем Тагиле не была ни разу. А Миртову заявила:
— Я Юрку больше сюда не приму. Он опозорил меня и папу.
С Вячеславом Рафаэловичем у Брежневой особые отношения. Приятельские, доверительные. Она ему как-то даже подарок к Новому году преподнесла. Символический. 10 декабря 1988 года заходит Миртов в кабинет, а соседи-следователи говорят: была Галина Леонидовна, два свертка на столе оставила. Один для супруга в Лефортово, с платочками и носочками, другой — Миртову. Позолоченный солдатик с ружьем, в фашистской каске, на Пиночета похож. Намек: мол, такой-сякой, заарестовал мужа.
— Галина — своеобразный человек. Дочь своего папы от и до. Характер, манеры, рассуждения. Пьет много. Регулярно позванивает мне, где-то раз в месяц. Несмотря на то, что я посадил ее мужа на двенадцать лет, антипатии ко мне особой не питает. Советуется по жизненным вопросам. Все мне докладывает. Бриллианты? Я не занимался этим вопросом. Галина Леонидовна интересовала меня только в плане причастности к деяниям Чурбанова. Ценности есть, вне всякого сомнения. С умом замминистра принять необходимые меры, чтобы их надежно припрятать, не составило большого труда. Поэтому фактически у Галины Леонидовны, кроме полупустой четырехкомнатной квартиры, тогда ничего не обнаружили. Что-то конфисковали, вывезли. Но ничего крамольного за Брежневой не числится.
Живет сейчас на свою пенсию. Мать, Виктория Петровна, помогает. Решение Политбюро, по которому за Брежневыми закреплена государственная дача, никто отменять не собирается. Так что бабушка и внучка Викочка — круглый год за городом. А на Щусева, 10, в большой трехкомнатной квартире на шестом этаже — музей подарков вождя. Официально там Вика прописана. Помню, обыск проводили.
